Мадам Гали: Свободный полет - Юрий Барышев

— Бог с тобой, мое несчастье, выходи за своего менеджера. Теперь о деле: месяца два уйдет у нас с тобой на оперативную и политическую подготовку… С Гайяром мы уладим.

В пасмурный апрельский день к старинному особняку на улице Грибоедова подъехали несколько скромных черных «Волг». Только здесь, во Дворце бракосочетаний, граждане СССР могли оформить брак с иностранцами. Эффектная пара, а вслед за ней немногочисленная группа хорошо одетых людей скрылась за дверьми особняка. Галя Бережковская играла сегодня одну из эпохальных ролей своей жизни и не имела права сфальшивить. (Впрочем, всю последующую жизнь она тоже играла и тоже «без права на ошибку». Во все времена на кону была ее судьба.) Служащие Дворца, перевидавшие разных молодоженов, не уставали восторгаться невестой. Юная, тоненькая, прелесть золотистой кожи чудесно оттенял белоснежный костюм с юбочкой до середины колена («Чтоб я еще когда-нибудь носила эту старушечью длину!»). Шляпка-таблетка — «Совсем как у Жаклин Кеннеди». Строгие ажурные перчатки. Прелестные ножки в туфельках от «Кларк» — такие можно было купить в Салонах для новобрачных по талончику из Дворца бракосочетаний. Словом, прекрасно, скромно, тихо — ничего неприличного и экстравагантного. Жених — строгий, ни разу не улыбнулся. «Солидный молодой человек», — одобрили окружающие.

Галя и Морис церемонию выдержали достойно. Присутствовали несколько друзей Бережковской, мама и сестра Изольда. Близких жениха представлял собственной персоной его шеф мсье Пьер Легаре. Шампанского гости не заказывали и после окончания процедуры бракосочетания, выслушав поздравления регистратора, тихо уехали.

Пока оформлялись документы на выезд Гайяр, Анатолий начал активно готовить Галю к предстоящей жизни на Западе.

— Постепенно прекращаешь все контакты с иностранцами. Это просто необходимо.

«А чего тут непонятного?» — про себя удивлялась Галя. Ей это вообще теперь ни к чему. Но согласно кивала. Ее бесило лишь одно: масса времени уходило на политзанятия. Она с интересом и вниманием слушала Анатолия, когда он рассказывал ей об оперативной обстановке во Франции, и в частности в Париже. Но какого рожна ей надо выучивать материалы съездов КПСС и выступления Генерального секретаря?! Галя даже сочувствовала куратору. Она, которая за последние восемь лет поработала не с одним оперативником, Анатолия Баркова из прочих выделяла. Во-первых, он был предельно профессионален. Во-вторых… Имелась еще одна, весьма специфическая, причина. Гали разработала собственную систему тестирования мужских качеств по ряду позиций: сексуальная сила (это у нее всегда было на первом месте), щедрость — жадность, интеллект или отсутствие такового, верность слову, умение контролировать себя в сложных ситуациях. По «шкале Бережковской» выходило, что Анатолий либо не имел изъянов, либо умело камуфлировал оные. Требовалось дополнительное тестирование «в обстановке, приближенной к условиям фронта». И вот однажды, когда Барков в очередной раз начал отстаивать преимущества однопартийной системы при управлении государством над многопартийной, Галочка со вздохом раздвинула свои прелестные ножки так, что куратору стали видны ее трусики. И лениво, голосом невинной набоковской Лолиты, предложила:

— Слушай, Толик, а не бросить ли нам всю эту муть и не поехать куда-нибудь потрахаться, а?

Ответ Анатолий нашел не сразу. Некоторое время бедный куратор сидел с открытым ртом, уставившись на трусики, кстати почти прозрачные. Наконец он выдавил из себя:

— Ты прекрасно знаешь, что нам это запрещено.

Теперь уже можно признаться — как женщина Гали была не в его вкусе, поэтому искушение было сильным, но непродолжительным. Месяцами страдать, вспоминая упущенную возможность, Анатолию не пришлось. Такие неожиданные впечатления, конечно, будоражили молодой здоровый организм, но не более того.

Экзамен на моральную устойчивость Барков выдержал. Мадам Гайяр, как ни странно, осталась весьма довольна тем, что есть на белом свете стойкие мужчины. Ее даже не оскорбило, что именно ее чары оказались бессильны. На этом подготовка агента Гвоздики для работы за рубежом закончилась. В Комитете решили пока не передавать Бережковскую парижской резидентуре. Во-первых, она еще недостаточно проверена в серьезных мероприятиях и не была «закреплена». Под вопросом оставалась и ее надежность. И хотя Гали крепко «держала» семья — мама и сестра, полного доверия к ней, конечно, не было. Словом, решили дать ей год-полтора на свободный полет. Адаптируется мадам Гайяр к новой обстановке, обзаведется нужными знакомствами, успокоится, тем паче что французская контрразведка немедленно начнет ее проверять. Через полгодика-год Гвоздика приедет навестить маму, вот тогда, если все сложится как надо, и начнется настоящая подготовка агента.

Гали — теперь она окончательно велела звать себя на французский лад — такой расклад вполне устраивал. Выезд во Францию значил для нее гораздо больше, чем бегство из тюрьмы и обретение свободы. Она готова была отблагодарить страну, которая дала ей возможность почувствовать себя человеком, выпустив за «железный занавес».

Через неделю Самолет из Шереметьева, следовавший рейсом Москва — Париж, уносил во Францию новоиспеченную мадам Гайяр. Гали смотрела в иллюминатор на ускользающую землю своей родины и жалела, что нельзя встать в салоне во весь рост и во весь голос закричать: «Ура! Я лечу в Париж! У меня получилось!» Много лет спустя Гали увидит фильм Петра Тодоровского «Интердевочка». «Идиотка», — подумает она, глядя, как героиня Яковлевой — ленинградская проститутка, а теперь жена финского бизнесмена Таня, — обливаясь слезами, прощается со страной.

Она в Париже…

Ранним утром Гали босиком выбегала на балкон. Легкая завеса утренней дымки таяла в воздухе, и перед ней расстилался необъятный город. Горбился холмами Монмартр, сияя базиликой Сакре-Кёр, парили над Белой площадью крылья «Мулен-Руж». Перегибаясь через ажурные перила, Гали опускала взгляд: респектабельный бульвар Османн еще спал — отдыхали маркизы витрин роскошных магазинов, у стен кафе высились пирамидки сложенных стульев, лениво двигались автомобили. Минута-другая, и она возвращалась в постель, уютно заворачиваясь в легкое одеяло. Этот нехитрый обязательный ритуал, который истово соблюдала Гали в первые дни Парижа и над которым посмеивался Пьер, когда оставался на ночь, давал ей ощущение реальности происходящего: «Это — не сон, это случилось. Я — в Париже».

Недели через две надобность в утренних свиданиях с городом отпала. Тем более что ранней пташкой мадам Гайяр никогда не была.

Жизнь, знакомая Гали лишь по книгам и фильмам, жизнь, о которой столько рассказывали Мишель и Легаре, обрушилась на нее в одночасье как Ниагарский водопад или извержение Везувия — столь мощным оказался шок от встречи с ней. Действительность задавила воображение. Продуктовые магазины, наполненные товаром под завязочку, прилавки с дорогими деликатесами, возле которых не видно очередей. «Ну если в Москве начнут ломить за черную икру такие цены — очереди тоже испарятся. Витечка — мот, как кормил гостей икрой, так, наверное, и продолжил бы, не вздрогнув. А многих просто жаба задавила. Как хорошо, что я могу себе многое позволить… А когда-нибудь смогу позволить все!» Ей страстно хотелось вкусить все запретные плоды Парижа, столь разрекламированные писателями, художниками и многочисленными фильмами, даже если авторы, бия себя в грудь, утверждали, что жаждут разнести буржуазную действительность в пух и прах. Прославленные кабаре «Мулен Руж», «Лидо», «Крейзи Хоре»; фильмы, какие душе угодно — вплоть до порно; Пляс Пигаль и Сен-Дени, эти своеобразные выставки человеческого товара… О, тут, как профессионалка, она многое могла подметить и со многим сравнить! Но больше всего ей нравилось ходить по дорогим бутикам. И тут Гали впервые с благодарностью вспомнила маму: «Галя, ну до чего ты невнимательна. Открой грамматику и переделай упражнение. Пойми, доченька: знание иностранного языка — всегда кусок хлеба». Ну хлеб-то здесь, пожалуй, ни при чем, а вот возможность требовательно указать прилизанной девчонке «Faut-moi voir», небрежно указать пальчиком на приглянувшуюся безделушку и увидеть, как продавщица мгновенно выполняет желание клиентки, грело душу. Нельзя сказать, что она была невежлива, совсем нет, она просто на ощупь опробовала власть денег. Главное, каким тоном ты произносишь: «Donnez-moi, sil vous plait…» Волшебное слово «пожалуйста» здесь принято в любом обществе, и она не скупилась на «sil vous plait», с досадой вспоминая, как открещивалась от маминых уговоров совершенствоваться в произношении. Гали вовсе не хотелось, чтобы ее принимали за американскую туристку: представителей Нового Света французы всегда откровенно не жаловали. Что до акцента, то уже через год Гали принимали за коренную уроженку Франции.