Мадам Гали: Свободный полет - Юрий Барышев

Легаре с изумлением наблюдал, как быстро и, главное, органично вошла его любовница в неведомую ей среду. В бутике от Шанель стояла перед зеркалом юная парижанка мадам Гайяр, придирчиво изучая, как смотрится на ее идеальной фигуре шелковый костюм цвета кофе с молоком или оранжевый блузон. Она подзывает служащую и, указывая на юбку, спрашивает: «Pour-vous le raccourcir?»[2] — и, получив неизменное «Oui madam»[3], капризно интересуется: «Peut on le fair en ma presence?»[4]

Она принимает бокал апельсинового сока, ожидая, пока подшивают юбку, и время от времени смотрит на часы. Гали некуда спешить, но… она мадам Гайяр и… можно сказать, богата. Это желание показать свою состоятельность и право на определенный стиль поведения останется с Гали на всю жизнь. Или Бутман оказался неудачным профессором Хиггинсом, или — что вероятнее всего — человеческую природу перевоспитать сложно. Элиза Дулитл обладала внутренним аристократизмом, а Галя Брежковская — нет. Правда, на отношения с мужчинами — основным инструментом пользования Гали на жизненном пути — это никоим образом не влияло. Более того, оглядываясь по сторонам, Гали ехидно подмечала: ничто так мало не возбуждает сильный пол, как пресловутый «внутренний аристократизм». Она быстренько объяснила бы мистеру Шоу, как должна вести себя несчастная Элиза, чтобы Хиггинс уже во втором акте свалился к ее ногам!

Получив элегантный пакет, где лежал завернутый в шелковую бумагу костюм, Легаре обнял Гали за талию: «Что желает дама?» — «Дама желает выпить пива на Елисейских Полях». Они выбрали уютное кафе на террасе, укрытой каштанами. Гали, как заправская парижанка, блаженно откинулась на спинку плетеного стула, потянулась и зажмурила глазки.

— Завтра Морис начнет оформлять бумаги для развода. Ты довольна?

— Сколько времени потребуется на бумажную волокиту? — с наигранным безразличием поинтересовалась Гали. — Нет, это для мсье. (Она отодвинула тарелку, которую собрался ставить перед ней гарсон.) Я заказывала Omelette natur[5].

— Месяц-два, думаю.

— Поскорей бы, пожалей беднягу.

И Гали захохотала. Гайяр исправно выполнял возложенную на него Легаре миссию. В Москве они с Гали посещали приемы, которые устраивала фирма, бывали на спектаклях в Большом театре, даже играли на бегах. В Париже Морис пригласил в ресторан сослуживцев, познакомил Гали с мамой и Сесиль. Но когда ему приходилось (все-таки муж!) целовать Гали или изображать страстного любовника, лицо «молодожена» наполнялось искренним страданием. Несчастный не выносил женщин, его сексуальные симпатии находились в иной плоскости. Легаре убил сразу двух зайцев: получил официального мужа для любовницы и стопроцентную гарантию ее «безопасности».

— Знаешь, дорогой, а у моего мужа очаровательная «жена». — Гали со смехом отправила в рот листик салата. — Только Робер — отличное имечко для супруги! — чересчур увлекается парфюмом. Слишком женственно.

— Потерпи, не так уж он нам докучает. Если бы ты могла видеть Мориса, когда я передавал ему деньги. Он плакал. Того, что он получил, достаточно, чтобы не беспокоиться за Сесиль.

— И баловать Робера. Интересно, сколько он тратит на «женушку»?

— Не знаю. Какое мне дело — он замечательный специалист, а с кем он спит, меня не касается.

— Пьер, а ты никогда… Ну ладно, ладно, знаю, что ты пуританин. Но все-таки что находят люди в подобных отношениях, а? Правда, со мной иногда заигрывали женщины, и, знаешь, у меня иногда возникали фантазии вступить в эту игру. Однако до дела так и не доходило…

— Хочешь сыра — здесь отменный рокфор? — Легаре хотел сменить тему разговора, уж очень скользкое и опасное направление она приобретала. И, судя по всему, не на шутку увлекала Гали. Легаре все чаще задавал себе вопрос: что он вообще знает о Гали, кроме того, что она искусна в постели и жадна до денег и драгоценностей? К деньгам у нее пристрастие прямо-таки патологическое, но сие не грозит великолепно организованным финансам Легаре — ему приятно ублажать любовницу, денег хватит. Но вот ее проявившийся интерес к сексуальным извращениям, пускай теоретический, буржуазно-старомодного Легаре пугал. Честный в отношении Гали Легаре и не догадывался, с кем он связался, что ему уготована роль всего на пару сезонов, — он искренне надеялся создать семью с «очаровательной русской». Надеялся и шел на жертвы, оставляя жену и детей, пусть взрослых, но вряд ли пожелающих простить ему подобный проступок. На шестом десятке к тому же…

— У тебя усталый вид, Пьер, — озаботилась Гали. — Спасибо, сыра не надо. Кофе выпью с удовольствием. Ты мне не ответил, что случилось?

— Вспомнил про скучные бумажки, ничего серьезного — работа. Что станем делать после кофе?

— Отвезешь меня домой и отправишься в свой офис. Не нужны мне деловые мужчины. — Гали ласково потрепала Пьера по великолепной, слегка тронутой сединой шевелюре. Она почувствовала — наболтала лишнего, лишнего в понимании Пьера. Сама она ничего такого особо неприличного в образе жизни Мориса и им подобных не видела. — По дороге купишь мне журнал «30 Millions d’amis». В последнем номере на обложке пудель. Ужасно симпатичный.

— Ты серьезно собираешься завести собаку?

— А почему бы и нет?

Возле дома Пьер помог Гали выйти из машины и собрался запереть дверь автомобиля, Гали запротестовала:

— Не поднимайся со мной, дорогой. Из офиса — позвони.

И, наградив Легаре страстным поцелуем, исчезла в парадном.

— Bonjour, madam Gaillard, — высунулась по пояс консьержка. — Са va?[6]

— Bonjour, madam Lepalie, — любезно откликнулась Гали. — Са va bien[7].

И заторопилась к лифту, подальше от назойливоприветливого взгляда мадам Лепалье. «Следишь, вижу. Ну и на здоровье — у каждого своя работа». В том, что консьержка стучит в ДСТ, Гали не сомневалась — уж очень та была любезна.

Полюбовавшись величественной входной дверью в квартиру — ее собственную! — Гали отперла один за другим три замка (ну прямо как у Бутмана), ступила на мягкий ковер прихожей, моментально освободившись от лодочек на высоченных шпильках. Овальное зеркало в оправе розового дерева позволило ей всласть налюбоваться собой от стройных ножек до темноволосой головки с копной смоляных кудрей.

По обе стороны прямоугольного холла висели картины. В основном — работы современных мастеров и несколько пейзажей маслом кисти художников начала девятнадцатого века. Один из них стоил довольно дорого, даже для Легаре. Это при том, что хороший антиквар достал ему картину довольно дешево — разумеется, по сравнению с тем, как на самом деле продаются работы этого мастера. Гали сумела оценить щедрость любовника. Гостиная, спальня, кабинет-библиотека — все обставлено шикарной мебелью. «Видит Бог — это все мое! — кричала душа Бережковской-Гайяр каждый раз, когда она обходила свои владения. И тут же добавляла: — И это только начало!» А ванная… Да не одна, а — целых две. Огромные, светлые, с окнами, заставленными цветами в керамических горшках. У Гали царствовали бирюзовый и ярко-желтый — солнечный цвета. Гости принимали водные процедуры среди голубого и зеленого. Туалет для гостей… Господи, зачем вспоминать, как они с Изольдой занимали по утрам очередь в клозет. Лучше не вспоминать, а то сразу живот заболит. Пройдя в ванную комнату, походу сбрасывая платье, лифчик и трусики (абсолютно лишняя деталь), Гали забралась под душ, наслаждаясь освежающей влагой и просторной, выложенной итальянским кафелем комнатой для омовений. Сверкали позолоченные краны, блестели трубы для подогрева купальных простынь и полотенец, в три ряда выстроились на полках и полочках флаконы с шампунями, лосьонами, тониками и кремами.