Шелуха/Husk - Настя Чацкая

дышит. Он не может дышать.

Рывки руками почти судорожные — он никогда не умел хорошо плавать, но Дерек недалеко. Стайлз может его спасти. Он спасёт его. Прямо сейчас. Он почти забывает о том, что сам тонет в своей комнате, потому что — вот он, Хейл. Руку протяни и прикоснёшься. И он протягивает — но бассейн вдруг вытягивается, становится глубже. Дерека утаскивает в мутную глубину, и он снова застывает, словно ждёт. И он не дышит. Он ничерта, блядь, не дышит. Его руки и ноги не шевелятся, лицо застывшее и бледное. Это так страшно, что кто-то в голове Стайлза разрывается в безостановочном рыдании — не тони, не тони, нетонинетони! — это страшно.

Невозможность дышать самому разрывает лёгкие, а Стайлз пытается плыть вперёд, он дёргается, как сдыхающая рыбина, и не приближается к Дереку ни на фут. Он делает гребки и не может сдвинуться с места, он открывает рот, который тут же наполняется водой, и кричит, словно это может помочь. Он зовёт его, Дерек, Дерек, пожалуйста, стой, Дерек! а Дерек всё дальше.

Дерек мёртв.

Его руки и ноги не шевелятся. Лицо застывшее и бледное.

Сквозь толщу воды пробивается какой-то звук, который проникает в голову и режет прямо по черепной коробке. Чьи-то руки обхватывают его, тащат на себя, прижимают к чьему-то телу, а звук продолжается и продолжается, как сирена, как заклинивший механизм, аварийная сигнализация, и лёгкие горят. Сердце такое гигантское, что почти не бьётся. Или оно бьётся слишком часто, чтобы различать удары. Сердце сейчас — это один сплошной удар.

Этот звук — его крик.

Он обрывается так резко, что в голове начинает стучать.

— …йлз! Господи, тише! Всё хорошо, Стайлз. Всё хорошо…

Стайлз хватает воздух ртом, словно действительно только что тонул.

Он вцепляется в трясущиеся руки отца, крепко прижимающие его к себе, он задыхается, он хочет произнести что-то вроде «Где Дерек?» или «Он в порядке?», но не получается сказать ни слова. У него едва получается дышать.

Едва получается закрыть рот и задыхаться через нос, натужно рыча на выдохах.

— Тише, вот так. Тише, Стайлз, Господи, иди сюда. Я здесь. Тише. Я здесь. О, боже мой, как ты напугал меня, Господи.

Стайлзу удаётся остановить бегающий взгляд только секунд через тридцать. Стакан стоит на столе. Грёбаный стакан стоит на столе.

— Не… не ставь его больше сюда, пап, — хрипит он. Голос сорван подчистую.

— Что? — отец тоже запыхался. Он тяжело дышит, и у него дрожат руки.

Стайлз не отвечает. Он хочет сказать, что устал. Что единственное его желание заключается в том, чтобы всё это закончилось. Что он только что не смог спасти Дерека. Что его мозги катятся к хуям, и скоро, возможно, он вообще не будет контролировать себя. Что осталось ещё немного.

Он молчит, потому что если он начнёт говорить, то остановиться уже не сможет.

* * *

— Я не помню как это было, Джулия, — Стайлз улыбается краем губ и виновато пожимает плечами. Ему не нравится, как звучит сорванный голос — слишком хрипло. Он даёт не ту интонацию, которая нужна. — Отец говорит — громко. Соседи того же мнения.

Дж. Остин не улыбается в ответ на шутку.

Она записывает что-то в свой неизменный журнал и поправляет свои неизменные очки, поднимая взгляд на Стилински. Наконец-то он различает в нём что-то, кроме понимающего похуизма.

Это что-то — подозрение. Ей кажется, что Стайлз врёт.

Надо же. В школах, откуда выпускаются настоящие психологи в правильных очках и с правильными голубыми глазами, их учат не только улыбаться.

«„Ты слишком предвзят к людям, которые хотят тебе помочь, Стайлз“. Я знаю, папа. Спасибо.

9.09.13»

* * *

— Хэ-эй, чувак.

— Я занят, Стайлз.

— Если бы ты был занят, ты бы не брал трубку. Хмуроволк.

— Что с твоим голосом? — после недовольной паузы спрашивает Дерек, и Стайлз чувствует, как губы растягиваются в лёгкой улыбке.

Несмотря на то, что голова болит невероятно, а какая-то рукожопая медсестра в больнице весьма неудачно пыталась попасть ему в вену иглой раз пять, он всё равно улыбается. Прогресс.

— Я не видел тебя четыре дня. Заскучал и решил развлечься — всю ночь пропел в караоке.

— Не пизди, — устало выдыхает Дерек.

Стилински слышит, как волчара садится на диван — тот издаёт однотонный и долгий скрип. Был Хейл занят, или нет, но в любом случае, от своих дел он отвлёкся. И Стайлз не может прекратить улыбаться, как идиот.

— Ты когда-нибудь купишь новый диван? Этой развалюхе больше лет, чем всему лофту.

— Стайлз, я задал вопрос.

Стайлз прикрывает глаза, откидывая голову на подушку.

— Ничего. Немного поорал ночью.

— Поорал?

— Уверен, что хочешь знать подробности?

Он почти слышит, как Дерек закатывает глаза.

— Не выводи меня.

— Ты спокоен, большой плохой волк. Я же слышу. — Стайлз произносит это так, словно он ни на секунду не сомневается в своих словах.

Хейл многозначительно молчит, и Стилински сдаётся.

— Галлюцинация, Дерек. Просто охуеть, какая крепкая. Я будто в кино 3D побывал, серьёзно. Хиккен говорит, что может быть ещё. Но я не хочу ещё, я просто выплюну своё сердце от ужаса, если снова придётся это видеть.

— Голос скоро восстановится.

Судя по звуку, Дерек отхлёбывает из чашки. Стайлз прислушивается, не имея ни малейшего представления — зачем? Ему просто интересно, чем сейчас занимаются на той стороне трубки.

— Ну, когда я не говорю этим голосом с кем-то из врачей, мне он даже нравится.

— А что не так с врачами?

Представлять, как Дерек хмурится, очень странно.

— Слишком интимно, знаешь. Мой психолог может неправильно меня понять.

Стайлз утыкается пяткой в матрас и укладывается поудобнее, ловя себя на том, что он с полуулыбкой рассматривает потолок. Господи, там нет ничего интересного. За восемнадцать лет он уже изучил его вдоль и поперёк.

— Что ты пьёшь?

Хейл озадаченно прочищает горло.

— Чай? — его тон почти ироничный. Совсем немного не хватает для того, чтобы полноценно назвать его издевательским.

— Я тоже хочу чай, Дерек, — и сейчас голос Стайлза кажется ему почти соблазнительным. От этого он приходит в млеющий ужас и щенячий восторг одновременно.

Кажется, он зациклился. Нужно будет уточнить у Дональда, влияет ли инородное тело в его башке на систему мысли и… зацикленность на определённых людях.

Кажется, это называется синдромом навязчивой идеи.

Кажется, так.

— Я собираюсь вернуться к своим важным делам, Стайлз. Прямо сейчас.

— Да, я тоже, — Стилински думает о том, что ему предстоит вечерний приём таблеток, плюс сеанс морального разложения перед