Зло вчерашнего дня - Нина Стожкова

Лина выросла в семье потомственных безбожников. Мятежный прадед-поляк, по семейному преданию, скрываясь в пещерах Киево-Печерской лавры от царской полиции, из любопытства отломал у святых мощей палец. А тот возьми и окажись… восковым. Видимо, монахи пытались сохранить тайну о нетленности мощей и прибегли к откровенной подделке. Это обстоятельство, а еще тот легендарный факт, что бабушку потеряли, когда везли в санях крестить под Рождество, правда, вскоре нашли на обочине зимнего тракта, — все это привело к тому, что ее бабка до самой смерти в девяносто лет оставалась воинствующей атеисткой. А мама вообще была серьезным ученым-физиком и разговоров о религии не признавала. К решению Ангелины креститься она отнеслась так, как если бы та в трудную минуту стала принимать легкий антидепрессант. «Наверное, тебе это надо, — сказала мать, — а я могу обойтись и без подобных подпорок. Потому что, с точки зрения нынешней науки, мир устроен намного сложнее, чем внушают нам религии мира в целом и догматы православия в частности. В соблюдении наивных обрядов я не вижу смысла».

Никаких мыслей креститься перед смертью «на всякий случай», как делает большинство людей, мама не допускала. Сочла бы это предательством своих убеждений.

А Лине после крещения стало немного легче жить на свете, потому что, в отличие от ее дорогих предков, она верила в загробную жизнь. Хотя наследственное безбожие частенько смущало душу…

Словом, метания Михаила Соломоновича ей были близки…

Честно говоря, Викентий Модестович не очень-то обрадовался решению приятеля поселиться у него в доме, пусть на пару дней. Не хотелось отвлекаться от работы над мемуарами в обществе юной красавицы. Да и проводить время в спорах в такую жару было лень. Но патриарха внезапно осенило:

— Миша, сейчас я познакомлю тебя с одной милой дамой. Марианна — моя подруга детства и соседка по бывшей коммуналке. Кстати, как и ты, была членом партии. Коммунистической, разумеется. У вас найдется много общих тем для бесед. Чудненько проведете время.

— М-да, представляю, сколько ей лет, если дама выступала на партсобраниях в эпоху «дорогого Леонида Ильича», — проворчал гость, скосив глаза на Серафиму. — Ну ладно, давай сюда свое антикварное «золото партии».

И два джентльмена, подтрунивая друг над другом, как в юности, и подталкивая друг друга локтями, словно подростки, направились к дому.

Тем временем в ворота усадьбы въехала машина, из нее выкатилась Люся, как обычно увешанная пакетами и сумками, словно ослик поклажей.

— Так и знала, в этом доме все умрут с голоду, но без меня ни к холодильнику, ни к плите не подойдут! — возмутилась она, окинув взглядом полянку, на которой толпились домочадцы. Она строго взглянула на Олесю, поспешно забравшую у хозяйки часть пакетов и всем своим видом изобразившую усердие.

— Ну да, без вас тут никто ничего не ел, — виновато оправдывалась помощница. — Кто говорил — жарко, кто — рано, а у некоторых — вообще особая диета. — При последних словах домработница красноречиво взглянула в сторону Валерии. Дама сосредоточенно сидела в позе лотоса на коврике под яблоней.

— А некоторые вообще ничего не едят, — наябедничала Лина, показав глазами на Серафиму. Но у той как раз зазвонил мобильник, и девушка поспешно скрылась в беседке.

— Да не переживайте вы, Людмила Викентьевна, тут столько лишних ртов, что малэнькая экономия в хозяйстве не помешает, — подбодрила Олеся хозяйку. — А кто за вас соскучился, тот пускай откушает моего борща. (Хоть и не харчо, як некоторые хрузинские чоловики любят!) Между прочим, я в одном доме работала, так там гостей вообще одними чипсами, а прислугу — дошираком кормили.

Люся, не слушая болтовню Олеси, тараторившей на варварской смеси малороссийского и московского наречия, подхватила оставшиеся пакеты и поспешила в дом. К бесчисленным и нескончаемым домашним делам.

Звук был тихим, но безотчетно тревожным. Вначале Ангелине показалось, что какая-то птица гортанно скликает сородичей. Или что у соседей сработала автомобильная сигнализация. Потом Ангелина решила, что в доме запиликал будильник. Однако странные и тревожные звуки не исчезали, напротив, становились все настойчивей и громче. Наконец Лина, прислушавшись, внезапно все поняла, порывисто вскочила и кинулась в дом. Возле шезлонга, как лепестки огромного фантастического цветка, остались розоветь в скошенной траве ее дачные тапочки.

Вскоре она поняла, что звуки доносились не из дома, а из подвала, куда недавно был сделан отдельный вход. Лина бежала к большой железной двери, не обращая внимания на еловые шишки, валявшиеся по всему участку и больно коловшие босые ноги. Она уже знала: этот полуплач-полустон мог принадлежать только одному человеку — ее подруге Люсе.

У двери в подвал кто-то резко схватил ее за руку. Это был муж Олеси — Василий.

— Мадам, стойте! — закричал он. Лина не послушалась, тогда он не слишком-то вежливо рявкнул: — Стой, говорю! Замри! Назад, дурище московское! Все ноги себе переломаешь!

Ничего не понимая, Ангелина заглянула в проем лестницы и отпрянула. На ступеньки, ведущие в подвал, кто-то щедро разлил подсолнечное масло. Новенький мрамор блестел так, словно его натерли воском.

«Ну и ну, словно булгаковская Аннушка тут побывала», — растерянно подумала Лина и крикнула в темноту:

— Люсь, ты как?

— Хуже не бывает, — простонала подруга из глубины подвала, — нога… кажется, я ее вывихнула или сломала. Ой, так больно, Линка, ты бы только знала!

— Держись! — прокричала Лина. — Домохозяйки не сдаются! Вперед, гардемарины! Спускаюсь к тебе…

Василий ожесточенно тер ступени тряпкой с растворителем. Лина, нетерпеливо отпихнув сторожа, стала медленно и осторожно спускаться в глубокий подвал. Она крепко держалась за перила и все же пару раз едва не шлепнулась, словно звезды на ледовом шоу. Наконец глаза медленно привыкли к полумраку, она увидела подругу. Та, бледная, сидела прямо на каменном полу, держась за ногу, и подвывала от боли. Лине потребовалась пара секунд, чтобы глубоко вдохнуть, подавить подступившие к горлу рыдания и взять себя в руки. Затем она объявила почти веселым голосом:

— Я вижу, «Цирк со звездами» не удался?

— Да уж, шлепнулась будь здоров. Наверное, эта рохля Олеся масло с утра разлила, а вымыть ступеньки забыла, — прорыдала Люся. — Вечно у нее такое случается. А она, видишь ли, никогда и ни в чем не виновата. И зачем мы сделали этот выход через подвал! В доме на ступеньки хотя бы коврики набиты были! А тут — не успели.

Люся все еще сидела на полу, обхватив обеими руками правую ногу и раскачиваясь от боли. Даже отползти в угол, где лежал тюк со старыми тряпками, не хватало сил.

— Вот невезуха, — простонала Люся, — сегодня в нашем доме самый черный день в этом году. Только-только поверила, что с Денисом все в порядке, как сама шлепнулась со всей дури в этот подвал. И какого черта я именно сейчас полезла за огурцами? Неужели не обошлись бы? Да запросто! И вообще, вино солеными огурцами закусывать — дурной тон. Да и со вчерашнего дня еще пара штук в холодильнике оставалась. Знаешь, Лин, мне еще повезло. Нет, правда. Только ногу повредила, а могла ведь вообще без головы остаться. Понимаешь, едва я приземлилась, рядом со мной шлепнулся здоровый мешок со всяким барахлом. Тяжелый, тебе и даже мне не поднять. После моего падения покачнулась вон та бочка. Помнишь, она еще пустая стояла, ты все спрашивала, что в ней. Ну и… В общем, все одно к одному. Представляешь, Василий пристроил этот мешок на бочке с самого края. Ну, мог бы хоть раз думалку включить! Понятно, чужое — не свое, но я же им неплохие деньги плачу, Лин! Короче, они с Олесей — та еще семейка! Давно бы выгнала, да разве сейчас найдешь надежных и честных работников в загородный дом? Эти хотя бы не воруют.