Зимняя жена - Анастасия Волжская

— Люди… Вы живете дольше волков, но у вас почему-то на удивление короткая память. Неужели старейшины не говорили, зачем боги создали Зимних жен? Не заметила, что Весна пришла, когда растаял твой Ледышка?

— Что? — я не верила своим ушам. То, что говорил Аки, выходило за рамки всего, что я знала, всего, что рассказал мне сам Курх. Так выходит, все дело… в любви?

Аки расхохотался.

— Так что, маленькая жена, как ваши дела… впрочем, не отвечай, вижу, что хорошо. Ну скажи, разве наше маленькое представление не стоило того?

А всего-то и нужно было, что немного побегать от злого волка. И вот результат. Ловко мы, а?

Я не заметила, как открылась дверь. Не знала, сколько он простоял на пороге, слушая тот бред, который нес Аки. И когда на моём плече сомкнулись ледяной хваткой сильные пальцы, я поняла: теперь все. Не откупиться, не оправдаться своим бессилием, не объяснить того, чего я, как ни старалась, не могла понять.

Курх заговорил, тихо, сквозь сжатые зубы, и было ясно, что слова его предназначаются мне.

— Представление?

Я попыталась повернуться, чтобы хоть что-то ответить, но Аки опередил меня.

— Следует сначала приветствовать гостей, Ледышка. Хорошие манеры — слышал о таком?

— Ты здесь не гость, — бросил Курх, ещё сильнее стискивая моё плечо.

— И вообще, оставь девочку в покое. Ты её напугал до полусмерти. Из-за того, что ты ведешь себя со своими женами как бесчувственный чурбан, Зимы с каждым разом все дольше и злее. Знаешь ведь, Ледышка, это твоя роль и твоё проклятие — раз за разом таять, принося миру Весну.

— Это не твое дело, — сквозь зубы процедил Курх. — Твоего мнения здесь не спрашивали и не спрашивают.

— Ты не спрашивал, — осклабился Аки, делая шаг ко мне. — А вот твоя маленькая жена…

— Какие у тебя дела с моей женой? — Курх почти рычал. Вены вздулись на его шее, придавая мужу особенно жуткий и непривычный вид.

— С твоей? — Волк засмеялся. — А что ты сделал, чтобы она стала твоей? Просто взял, что предложили?

— Навязали!

Кулак Курха врезался в перила с такой силой, что дом содрогнулся. Дзынь-дзынь! — со звоном падающих сосулек, намерзших за ночь, разбивалась моя счастливая беззаботная жизнь последних дней. Я смотрела расширенными от ужаса глазами, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и не узнавала их, не понимала, как они могли произносить столь жестокие слова, глядеть с такой ненавистью. И ветер, холодный, зимний морозил мокрые щеки, и все тепло весны, её солнечных дней и жарких ночей, словно бы враз покинуло тело.

Казалось, между нами что-то сломалось, треснуло, как хрупкий лёд скованного Зимой озёра под ногами, и в ответном взгляде мужа я увидела отголосок собственной боли. И отчаяние.

А потом дух-ворон обратился. Захлопали чёрные крылья, и невесть откуда налетевшая вьюга скрыла моего мужа.

Мы остались вдвоём — Аки и я — посреди внезапно опустевшего крыльца. Мне бы испугаться, но страха не было. Миг, когда Курх исчез, выжег все мои чувства, оставив одну лишь бессильную ярость. И единственный, на кого я могла излить её, стоял сейчас передо мной.

— Ты!!! — закричала я изо всех сил. — Зачем ты пришёл? Зачем ты вообще появился здесь? Ты все испортил!

— Тише, тише, — Аки примирительно вскинул руки. Попытался сделать шаг ко мне, но я попятилась, вжимаясь в дверь.

— Не приближайся! Уходи, и больше никогда не возвращайся! Не хочу тебя видеть!

Аки покорно отступил. Чуть покачал головой, всем своим видом показывая: не говори сгоряча, чтобы не жалеть потом. Но разве после всего, что случилось сейчас, я могла рассуждать здраво?

— Вон!

— Хорошо, ма… Сирим. Я уйду.

Я смотрела, не отрывая взгляда, как он сделал несколько шагов назад, посмотрел мне в глаза несколько долгих мгновений. Мне казалось, я уловила смутное сожаление о случившимся. А затем Аки обернулся волком и растворился в сером тумане.

И тогда я, наконец, позволила себе сползти по стене прямо на холодные доски крыльца и горько, отчаянно и безнадёжно разрыдаться.

В холодном полутемном и пустом доме я бродила серой тенью прежней Сирим.

Из мира словно бы снова пропали все яркие краски. В потоке однообразных бессмысленных дней я не заметила, как и сама Весна растворилась, исчезла, скрылась под слоем грязного мокрого снега, вновь устлавшего двор. Со дня исчезновения Курха зарядил холодный, бесконечный дождь, сменившийся градом и мокрым снегом. И когда в один день я вышла на крыльцо, кутаясь в теплую шаль, и увидела, что все: листья, трава, земля — покрыты тонкой пеленой белого снега, я не удивилась. Какая разница, что творится вокруг, если в душе Зима, если само сердце промерзло так, что его не отогреть весенними лучами.

Диск луны вырос и вновь уменьшился, а Курх так ни разу и не появился. Сначала я ждала. Приводила в порядок дом, готовила и сидела неподвижно, пока не прогорала до конца свеча, погружая комнату во мрак.

Но никто не появлялся, не раздавалось хлопанья крыльев, не слышно было шагов. И я, оставив ужин нетронутым, бесшумно выскальзывала из-за стола и забиралась в кровать, все ещё хранящую запах Курха. Я мечтала скорее заснуть, чтобы с утра найти мужа за привычной работой во дворе, но сон подолгу не приходил. А потом наступал новый день, и все повторялось заново. Я убирала со стола нетронутый ужин и вновь садилась за пустой стол, прижимая к себе так и не отданную Курху рубашку и неотрывно глядя на дверь.

И вот, бесконечные дни спустя, я вдруг осознала: все. Я больше ничего не жду. Не верю, что дверь откроется и на пороге возникнет Курх, разгоряченный от езды или полёта, предвкушающий нашу встречу. И мысль о том, что я навсегда могу остаться здесь, запертая в верхнем мире, без возможности выбраться, вернуться к родным, не напугала меня. Я удивилась тому равнодушию, с которым я восприняла это. Мне казалось, что без Курха все теряет смысл. И если он не вернётся, то разве имеет значение, что я…

Я не успела додумать. Меня скрутило от приступа дурноты столь внезапного, что горшок с тушеным мясом, который я вынула из печи, выпал из враз ослабевших рук. Я едва успела выбежать на крыльцо, как меня вывернуло теми крохами, что я заставила себя съесть за день.

*

Собирая с пола разбитые черепки вперемешку с едой и с трудом сдерживая новые рвотные позывы, я предавалась невеселым размышлениям о своей дальнейшей судьбе. Сомнений быть не могло: я носила ребенка. Я припомнила тошноту, налившиеся тяжестью груди, отсутствие крови в последнюю луну — знаки, которые подавало женщине тело, давая понять, что она в тягости.

И не было рядом того, с кем можно разделить эту радость. Кто подхватил бы на руки, привлек к себе и оберегал зарождающуюся жизнь ото всех бед. Или…

Я вздохнула. Навязанная, ненужная жена.