И грех, и смех - Левсет Насурович Дарчев

class="empty-line"/>

следующем году, когда приедешь, зайди ко мне – я

тебя срепетирую по русскому языку, если буду жив:

мне сейчас шестьдесят шесть лет, – сказал дядя Толик, художник из Одессы. – Я знаю: ты поступишь

и станешь хорошим инженером. – Художник протянул руку и маленькую картину Гаджи, который

встал смирно, чтобы обменяться рукопожатиями.

Вторая попытка

Через год Гаджи вновь приехал в Одессу с большой надеждой. Для художника в качестве подарка

от деда он привез несколько бутылок домашнего

вина, но его не оказалось на том месте на набережной. Гаджи с сожалением подумал о его словах «…

если буду жив».

Гаджи, как и в прошлом году, отличился по

физике и математике, получив пятерки, а предстоящий русский внушал сомнения и страх. Через

пять дней он со стесненным сердцем стоял в коридоре института перед вывеской результатов письменных работ по русскому языку. Он нашел свою

фамилию и обомлел: напротив его фамилии как в

прошлом году стояла двойка. Он стиснул зубы и

сжал кулаки. Прощай мечта, не быть мне инженером никогда. «Дед мой прозорливый – из меня ничего не получится», – заключил Гаджи.

За день до отъезда из Одессы он пришел в парк на

набережной и издали увидел силуэт, напоминающий

62

дядю Толика. Он остановился, раздумывая, стоит ли

опять жаловаться на свою судьбу герою войны. Но

его заметили, и дядя Толик тепло поздоровался.

– Ох, мой юный друг. С приездом тебя!

– Спасибо, – Гаджи старался скрыть душевные

переживания и улыбался. – Дед просил передать

вам «большое спасибо» за картину и передал вам

вино, но вас здесь не было. Ребята выпили.

– Спасибо и на этом, – произнес Толик, – я каждый год ложусь в больницу. Я здесь, – он указал на

левую ногу, – несу живую память о войне – пулю. В

госпитале меня лечили от более серьезного ранения,

а хирург на это махнул рукой, сказав «потом». А потом я привык и не хочу трогать. – Он улыбался. – Ты

лучше расскажи, как дела. Пустили тебя в село?

– Хорошо, – проговорил Гаджи. – Дед пустил,

но сказал, что я пустое место и из меня ничего не

получится.

– Опять провалился?

– Да, – посерьезнев, выдал Гаджи и отвел взгляд

в сторону моря.

Толик застыл, как будто это была его личная

неудача.

– Да, плохи дела, сынок, – он опустил голову. –

А куда ты поступал?

– В технологический институт.

Толик моргнул глазами и расправил плечи:

– А почему ты раньше не сказал об этом?

Гаджи пришел в замешательство.

– А что, это меняет дело?

– Конечно, это меняет дело, мой юный друг, –

уже с улыбкой и уверенностью произнес Толик, – там

ректором работает мой однополчанин, Николай Заруба. Ха-ха-ха. Наверное, что-то можно сделать.

Заручусь за тебя что ли. Вообще, поехали.

У Гаджи появился луч надежды. Через час он

сидел в кабинете ректора, с трепетом наблюдая,

как совершенно чужие люди решали его судьбу.

63

Ректор такого же возраста, что и Толик, еле

вмещался в кресло из-за больших размеров, кончик

галстука лежал на столе. Он вначале обрадовался

визиту однополчанина, но когда узнал о причине

визита, лицо изменилось.

– Толик, ты меня толкаешь на преступление, –

возмущался ректор. – Человек получил двойку на

экзамене, и ты просишь, чтобы я его принял.

Толик помотал головой.

– Но он же твои профильные экзамены сдал на

«пять», – не унимался Толик. – Выучить русский

язык у него будет возможность. Еще, ты почему не

учитываешь, что для него русский язык все равно,

что иностранный. Хочу спросить тебя: а ты знаешь

хотя бы одно слово по-лезгински? Нет. А хочешь,

чтобы этот молодой человек знал русский язык наравне с русскими. Это ненормально. Я пожалуюсь

на тебя, если ты его не примешь.

Гаджи молча сидел, пялясь то на одного, то на

другого и слушая перепалку двух друзей из-за него.

– Это не я придумал, Толик, – как мог отстаивал свою точку зрения ректор. – Есть правила и

законы.

– Кроме твоих правил, есть еще человеческие

правила, Николай Петрович, – продолжал убеждать Толик. – Человек приехал за тысячи километров, чтобы учиться и стать достойным гражданином своей страны, республики, а ты мне в зубы про

какие-то правила. Я не сомневаюсь, что он станет

твоим лучшим студентом.

– Не могу, – ответил ректор. – Не мо-гу.

Толик с минуту молчал, постепенно меняя выражение лица на суровое. Он повысил голос:

– А я мог защитить тебя от вражеских пуль

грудью, товарищ командир, – он постучал ребром

кулака по столу. В нем просыпалась сила воина,

которой он пока не пользовался. – До сих пор несу

память о тебе в ноге, – он поднял ногу и сдвинул

64

края брюк. На мышце ноги был виден изрезанный

шрамами комок с синим оттенком. – Эта пуля –

одна из тех, что попали в меня, когда грудью защищал тебя, товарищ командир, а ты. – Он встал. –

Пошли, Гаджи, – срывающим голосом проговорил

он. – Извини, братец, я не смог помочь тебе, хотя

обещал.

Случайно появившаяся надежда Гаджи не успела укрепиться в сознании и умерла. Они не успели

дойти до дверей, как сзади услышали голос ректора:

– Подождите!

Гости остановились и одновременно повернули

головы назад. Ректор нажимал на кнопку в столе,

чтобы вызвать секретаршу.

– Кто он тебе? – спросил ректор, все еще колеблясь с решением.

Толик сократил расстояние, приближаясь к столу. Прежде чем ответить, он сделал такой вздох и

движение руками, что ректор понял – могут прозвучать слова более глубокого гражданского смысла и воинского пафоса, и он поторопился:

– Как ваша фамилия, юноша?

– Джабраилов, – быстро ответил Гаджи, вновь

обретая оптимизм.

Через минуту молодая женщина подала ректору экзаменационную работу Гаджи. В кабинете

стояла гробовая тишина. Толик уже не сомневался в том, что у них получится и подмигнул Гаджи.

Ректор взял карандаш со стола и сделал несколько

росчерков, затем поднял взгляд на председателя

экзаменационной комиссии.

– Вы проверяли, Нина Васильевна?

– Да, – тихим