Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим - Вячеслав Александрович Баймаков

Только подойдя к запертой двери и не обнаружив ни замка, ни ручки, Дима с отчаянием подумал, что он дебил. Открыть он её мог, даже не отрываясь от подушки, одной командой. Но и возвращаться в кровать было бы ещё большим дебилизмом.

— Открыть дверь, — расстроенный своей тупостью, недовольно проскрипел хозяин спальни.

Дверь исчезла. От проёма тут же отскочила разъярённая гостья в виде расфуфыренной незнакомой дамочки, которая от неожиданности приплясывала, пытаясь удержать равновесие раскинутыми в стороны руками. Шпильки каблуков под ней никак не принимали устойчивое положение, стараясь вывернуть ноги хозяйки то внутрь, то наружу. Только через несколько секунд, тупо уставившись на неё, Дима, не веря собственным глазам, опознал в незнакомке Танечку — вчерашнюю тихушницу.

Та, несмотря на всю свою страшность лица и тела, выглядела дорого-богато. Вот только вся, блестя и сверкая, уподоблялась дешёвке. Модельные туфли на высоком каблуке, которыми она не умела пользоваться, превращали её в корову на льду. В эти явно дорогостоящие агрегаты по перелому нижних конечностей были вставлены два мосла, изображающие ноги, отскобленные от волосяного покрова до состояния блеска. Тёмно-синее платье со стразами, висевшее на скелете, как на пустой вешалке, и с не пойми на кой ляд шёлковым шарфиком на шее.

Обезжиренные до костей и сухожилий руки, унизанные кольцами, перстнями и браслетами. Грубо обгрызенная причёска украшена гроздьями бриллиантов. В ушах и на впалой груди сверкали разноцветные самоцветы. Ярко намалёванные глаза, расширенные от ужаса, и не менее вызывающе намалёванные губы, изрядно выходящие за естественный контур.

Пока Дима разглядывал гостью с того света, она наконец зафиксировалась в равновесии. Продолжая находиться в растерянности, анорексичка уставилась на явление полного бескультурья народу, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. По всему, психованная соседка по камере неистово пыталась чем-то возмутиться, но забыла, чем.

Скорчив злую морду, Дима медленно двинулся на истеричку, по ходу запуская наезд: «Ты что орёшь с утра пораньше? Жить насрать?!» Хмурый, растрёпанный, с торчащими волосами в разные стороны. В прикрывающей наготу королевской мантии из одеяла, норовившей то и дело распахнуть на обозрение всю мужскую сокровенность. Он, похоже, ассоциировался у неё с исчадьем ада.

Танечка на себя была не похожа. И это в первую очередь касалось не внешности. Она из вчерашней серой мышки превратилась в одуревшую фурию, буквально бурля эмоциями. Дима чисто на рефлексах влез в её голову и насладился этой бурей чувств шизофренички в полной мере.

Там кипело негодование его хамским поведением, высокомерная брезгливость к непристойному внешнему виду, испуг от непредсказуемости дальнейших действий мужчины и… половое возбуждение! Дима сам офигел от подобного букета!

Но тут возмутительница спокойствия спохватилась, видимо вспомнив первопричину своего визита. Она с силой зажмурилась. Тяжело вздохнула и с видимым усилием над собой потребовала объяснений. Причём проделала она это, не прекращая с силой сжимать веки. Видимо, отсутствие перед глазами противника давало ей храбрости.

— Так нельзя! — нервно повизгивая, начала Танечка, тыкая дрожащей рукой в сторону кухни. — Я не буду за вами убирать.

Тут она резко распахнула глаза, полные слёз, и буквально в ярости зашипела: «Что вы сделали с моей кухней?!»

Дима почему-то психованной дуры вовсе не испугался. Он небрежно повернул наглую морду туда, куда указывала истеричка. Курица с обгрызенной буханкой хлеба, гора бутылок на полу в растёкшейся луже. Всё было на месте. Но убирать эту хрень ему очень не хотелось. Решив просто приколоться, а заодно позлить эту фурию в праздничном, непонятно по какому поводу, прикиде, он издевательски выкрикнул: «Э, кухня! Что за поросятник развела? Ну-ка, быстро всё прибрала!»

И бардак исчез! Дима от неожиданности эффекта чуть накидку с плеч не уронил. Правда, тут же заметив на разделочном столе свою пижамную куртку, вконец обнаглел. Включив режим гопника на полную, он с развязной интонацией рявкнул, растягивая гласные: «Всё, я сказал!»

Исчезла и пижама. Клининговый чародей с наглой ухмылкой победителя вернул внимание к поборнице чистоты и порядка, намалёванное личико которой раскалилось докрасна. Не говоря больше ни слова, он театральным жестом, захватив «павлиний хвост» одеяла, швырнул его вперёд, облизав им туфли женщины, смахнув с них пыль, если таковая имелась. И, вальяжно развернувшись, пошлёпал обратно.

Но обиженная до глубины души Танечка, видимо вспомнив, что она всё-таки женщина, не смогла оставить последнее слово за мужчиной, хоть и красивым. А так как ни физически, ни морально справиться с обидчиком не позволяли разные весовые категории, то, как и любая особь слабого пола в её случае, опустилась до мелкой пакости. Взяла и наступила на уползающее из-под ног одеяние мерзавца. «Мантия» эффектно сползла с венценосных плеч на пол, и перед ней предстала голая задница «короля».

Молодой человек, ещё со времён якшанья с Суккубой растерявший стыд, совесть и прочие сентиментальные ненадобности, даже не думая прикрываться, развернулся к пакостнице передом. Вот только показать себя во всей красе, как истинный эксгибиционист, ему не удалось. Цель для демонстрации, уже подламывая под собой неустойчивые шпильки туфель, по широкой дуге улепётывала в сторону кухни.

Дима с ехидной улыбочкой проследил за горе-спортсменкой по спортивной ходьбе на каблуках. Хмыкнул, довольный собой, и, уже собираясь поднять одеяло, неожиданно заметил ещё одного участника этой эпохальной сцены.

За столом на краешке своего кресла, прилежно сложив ручки на голые коленки, с выпученными до нереальности глазками восседала девочка Верочка. Брюнетка без стыда и совести прямой наводкой пялилась на Димины причиндалы. Её утренний антураж для выхода в люди мало чем уступал в вызывающей элегантности коллеге по медицинскому учреждению.

Сексапильная красавица была одета в миниатюрную коктейльную клитороприкрывашку возбуждающе алого цвета, что в сочетании с чёрным каре волос на голове порождало ассоциацию с похоронами. Видимо, по собственной девственности. Вместо лифчика девица предпочла бретельки платья, прикрывающие лишь соски и при расширении поддерживающие нижнюю часть колом стоящих титек.

На миниатюрных ножках такие же ярко-алые туфли на высоченной шпильке, узрев которые в Диминой голове самопроизвольно возникло непонятное для него название — «лабутены». На лице красавицы имелся не утренний и даже не вечерний, а самый настоящий боевой макияж дальней убойности, который, по понятиям хозяйки, ещё на подходе должен укладывать всех мужиков в штабеля.

Молодой человек, даже не отдавая себе отчёта, нырнул в эмоции брюнетки. А там творилось нечто. Ненависть, презрение, отвращение до передёргивания всем телом, омерзение до тошноты от увиденного и… зашкаливающее половое возбуждение, которое не давало девушке взять себя в руки и аннулировать все чувства к едреней фене. У Димы аж дыхание в зобе спёрло.

Вера,