Игра слов - Дмитрий Лекух

Ага.

Не шучу.

Так оно и было.

Ничего смешного…

…Надо сказать, что водку в ту пору прекрасную молодые русские поэты пили мало и редко.

Не верите?

А зря…

Зачем ее, простите, пить, когда вокруг так много куда более дешевого и вкусного портвешка продается?

А мы, хоть и словесники, – но и в арифметике тоже немного смыслим.

В смысле, – считать умеем.

А портвешком, кстати, – уж нахлобучит, так нахлобучит…

Но в тот раз нам как раз – простите за невольный каламбур – как раз с портвейном-то и не повезло.

Не было его, миленького и любименького.

Вот и пришлось закупать горькую, как сама жизнь, и вызывающую при употреблении точно такой же рвотный эффект «андроповку».

И какой-то колбасы типа «собачья радость» вместо привычного сыра с печеньем.

Игорь, правда, чтоб немного сгладить разницу во впечатлениях, прикупил в Елисеевском грамм двести ароматной молотой «арабики»: турка у Галки в наличии имелась, а варка кофе Афониным искренне почиталась, даже была для него – священна. У меня вообще было ощущение, что эта процедура у него на третьем месте стояла: после стихов и женщин.

А может – и на втором.

Игра в слова давно уже стала для него судьбою, а женщины – так, приятным к ней дополнением, не более того.

Такой уж он был человек, что поделаешь.

Тогда был.

Сейчас – не знаю.

Увы…

…Ну да ладно.

Вопрос «куда ехать», естественно, не стоял.

Само собой – к Галке.

Еще на прошлой неделе договаривались…

…С самого начала все не так пошло.

Да еще и водка эта дурацкая.

Вот и договорились до общественно-политического строя.

Срамотища…

…Надо сказать, что на закате советской империи, что бы сейчас ни говорили о своем героическом прошлом «кухонные бойцы» той счастливой эпохи, диссидентом было быть модно и достаточно безопасно.

Если не переходить определенную грань, разумеется.

А так, анекдоты «про дорогого Леонида Ильича» рассказывало и слушало столько народу, включая и номенклатурных работников, что вполне могло хватить не на одну стройку века.

Просто – они были никому не нужны.

Ни стройки, ни, простите, рассказчики.

Нет, самых-то буйных и сумасшедших, разумеется, – изолировали любым удобным образом. Предпочитая все-таки гуманно высылать из страны, к чему многие из этих людей, не скрываясь, и стремились.

Но вот остальные…

…Власть, судя по предпринимаемым ею шагам, даже футбольных фанатов больше опасалась: те, пусть и не обремененные подходящей по случаю антисоветской идеологией, были способны хоть на какие-то активные действия.

А диссидентам по умолчанию было предложено тихо сдохнуть самим, без постороннего вмешательства. Под звон бутылок с портвейном, тихое потрескивание настроенных на «Голос Америки» спидол и шаманские завывания о либеральных ценностях и величии их несгибаемых носителей. В собственном интеллектуальном дерьме, на насквозь прокуренных кухнях, о «задушевных беседах» на которых они до сих пор ностальгируют.

На этих кухнях почему-то пахло кошками и совсем чуть-чуть – дурно почищенным мусоропроводом.

Но мне хватало.

«Запах затхл, и восток – не восторг, что мне делать с аллергией на запахи», – писал мудрый и от этого вечно грустный экстрасенс Меламедов.

Ну, а накладываясь на и без того душную атмосферу бледно-поганочного литературного андеграунда, сия модная интеллигентская шняга давала такой поразительный эффект, что нормальному человеку в одном помещении с этими сумасшедшими находиться становилось решительно невозможно: немедленно хотелось самого что ни на есть обыкновенного глотка свежего воздуха.

Пусть даже и московского, неприемлемым образом загазованного.

Словом, диссидентом мне быть не хотелось – и не довелось – в те годы чисто по эстетическим соображениям: глядя на заросшие бородами вдохновенно-шизофренические лица, вынужденно обоняя запах давно не мытых тел (вот почему, сука, если ты диссидент, то тебе тупо не положено мыться?!), меньше всего мечталось о том, чтобы быть на эти человекоподобные существа хоть в чем-то похожим.

Не годился я на роль борца с кровавым режимом.

Ну – совсем не годился.

Еще меньше подходил на эту роль Игорь Афонин: щеголеватый и вполне благополучный в своем шикарном длинном кожаном плаще. Талантливый молодой кандидат каких-то сложных наук, член той самой партии, – он просто не врубался, с какого хрена должен ненавидеть государство, не сделавшее лично ему пока что ничего плохого.

И дело тут вовсе не в конформизме.

Хотя, как я позднее догадался, самыми убежденными нонконформистами становятся либо потерпевшие очередную неудачу лузеры, либо люди, почуявшие в нонконформизме выгодный для их текущих целей тренд, который можно потом вполне себе благополучно конвертировать в куда более вечные ценности.

Видал я, знаете ли, таких «бывших хиппи», слепивших из этой своей «бывшести» неплохое состояние.

Дети-цветы, ага.

Только кто-то из цветочков веночки плетет да на лужке с коровьей грацией подтанцовывает, а кто-то эти самые цветочки в охапку – да и на рынок.

Не пропадать же добру.

Ну, а Галка…

Она не была москвичкой, приехала откуда-то из Сибири поступать, не поступила, вот и пристроилась прибирать и подметать, так тогда многие делали.

А что?

На еду и прочие простейшие потребности хватает, а времени свободного – хоть обпользуйся.

Твори, выдумывай, пробуй.

Вот только нам, выныривавшим из прокуренной до бледной синевы атмосферы окололитературных тусовок, всегда было куда возвращаться.

У каждого из нас был дом, пусть и плохо устроенный.

Были нормальные друзья, пропускающие мимо ушей ту вдохновенную хрень, которую мы время от времени несли.

У меня – так еще проще: сточишь в фанатских разборках кулаки до такого состояния, что и шариковую ручку-то хрен подымешь. Почувствуешь, что такое настоящая, а не придуманная боль, когда кто-то из вражин тебя фейсом по хреново оштукатуренной стенке повозит: считай, – получил прививку от ненужных мозговых вывихов.

Можно снова погружаться: писать стихи и слушать старших товарищей по цеху.

Галке возвращаться было – элементарно некуда.

В страшную ночь погоди обо мне убиваться.