Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

О том, как стремительность действий флота, высадившего в короткий срок целый ряд крупных десантов, спутала планы японского командования, мне довелось узнать несколько позже — после допроса плененных в Северной Корее японских военачальников. Показания начальника оперативного отдела штаба группы японских войск Като раскрыли их замыслы в отношении нашего десанта. Части укрепленного района Нанама, в том числе и Чхончжинский гарнизон, входили в так называемую северную группу войск, которыми командовал генерал-лейтенант Нисевани Соуничи, а начальником штаба был полковник Сиракава Ютака. Когда Като спросили, какие части действовали в Чхончжине, он ответил, что там был спешенный кавалерийский полк, офицерский полк, созданный из курсантов офицерского училища, полицейские подразделения, а также постоянный гарнизон береговых, зенитных батарей и опорных пунктов, построенных на высотах полукольцом возле Чхончжина. Кроме того, в непосредственной близости от города находилась гвардейская дивизия, которая как раз начала подтягиваться к моменту высадки бригады морской пехоты. Эти показания еще раз подтверждали, насколько значительны были силы противника в этом районе и как многократно они превосходили высадившихся в первом броске разведчиков и первый эшелон десанта майора Бараболько.

На вопрос о том, почему же они, имея такое значительное превосходство, не уничтожили десант первого броска и не сбросили его в море, Като ответил, что у них на этот счет был свой план. Генерал-лейтенант Соуничи был убежден, что советское командование вслед за первым небольшим отрядом наверняка высадит второй, более крупный десант в Чхончжин, иначе оно не стало бы выбрасывать такое подразделение для разведки и захвата плацдарма и не удерживало бы его более суток. Потому генерал Соуничи решил использовать свое превосходство за внешним поясом города в виде долговременных сооружений и гарнизона на них, позволить высадиться второму эшелону, дать ему возможность втянуться в глубину, а там, за городом, в зоне действия основных сил, в прямой досягаемости артиллерийского огня дать ему такой бой, который привел бы к разгрому высадившихся подразделений. Чтобы предотвратить передвижение отряда к опорным пунктам, не дать ему возможности разведать оборону в глубину и создать видимость, что все их внимание сосредоточено на первых десантах, по отряду и наносились периодические удары, не оставляющие его в покое. Было приказано постараться не выпускать десантников за город.

Однако план этот осуществить не удалось, стойкость десантников первого броска, численность высадившихся затем войск, насыщенность их артиллерией, танками, поддержка авиацией с воздуха и кораблями с моря разбили намерения японского командования. Да и на других участках фронта обстановка стала складываться явно не в пользу японских войск. Неблагоприятный для них ход военных действий в Маньчжурии и в Корее надломил настроение японских солдат. Утратили боевой дух и способность к серьезной обороне большинство офицеров. Потому-то пришлось думать не о том, как сбросить десант, а о том, как самим вырваться из опасности окружения и попытаться прорваться в южную часть страны. Като показал также, что они недооценили боевые качества нашей морской пехоты, она оказалась значительно лучше вооруженной и обладала хорошим наступательным порывом.

Показания пленных японских офицеров еще раз подтвердили, что нашему отряду грозила опасность не только в первые, но и во вторые сутки пребывания разведчиков в Чхончжине. Такой многократно превосходящий по силам противник, поддержанный сильной, глубоко эшелонированной оборонительной линией, мог и нашему отряду, и батальону Бараболько нанести невосполнимые потери, загнать десантников обратно в море.

План этот не был изолированным и самостоятельным. По десанту на берегу и по судам, подвозившим подкрепления, предполагалось нанести сильный удар и с моря. Мы об этой опасности в то время тоже не знали. Последствия затеянной японцами операции могли быть для нас весьма плачевными. Именно быстрота высадки одного десанта за другим, дерзость, сокрушающие удары и с моря, и с суши, и с воздуха, военная хитрость заставили японских военачальников действовать совсем иначе, чем они сами предполагали.

Четырнадцатого августа японское командование предприняло попытку набега эскадры кораблей к побережью, где высадились наши десантные части. Несущая дозор в море подводная лодка Щ-127 сообщила, что в направлении Чхончжина движется эскадра в составе линейного крейсера, четырех эскадренных миноносцев и нескольких сторожевых кораблей. Прорвись они тогда в порт — туго пришлось бы нашему отряду и батальону Бараболько. Поэтому командование флота предприняло энергичные меры. Находившимся в море надводным кораблям и подводным лодкам было приказано срочно следовать для встречи с эскадрой. Сделано это было довольно демонстративно с таким расчетом, чтобы дошло до противника, поскольку времени для подтягивания сил флота было недостаточно. Японцы о передвижениях кораблей услышали и, не рискнув вступать в бой, повернули на юг. Нервы у японского адмирала, командовавшего эскадрой, не выдержали. Он побоялся встречи с советскими кораблями и возможного массированного налета бомбардировочной и торпедоносной авиации. Эскадра изменила курс на зюйд и ушла в Вонсан. Постояв там около суток, командующий эскадрой счел за лучшее уйти на острова.

Теперь северо-восточное побережье Кореи было навсегда очищено от японских войск. Но мы уже возвратились на свою базу и получили разрешение на отдых, который оказался опять коротким.

I

Три дня разведчики провели на своей базе. Бойцы отдохнули, отоспались, отмылись и почистились. Приведено в порядок оружие и снаряжение. Прочитаны и много раз перечитаны письма, скопившиеся за эти дни. Каждый с нетерпением набросился на дорогие, близкие сердцу весточки от родных, от жен и подруг, от оставшихся на севере товарищей. На войне боец ждет этих треугольничков и четвертушек, испещренных штампами полевой почты и цензуры, как исстрадавшийся в жаркую пору взахлеб ненасытно пьет родниковую воду.

Солдат на войне, он воюет, переносит все тяготы фронтовой жизни, нередко страдает, мучается и истекает кровью. В мыслях у него забота, как бы одолеть, перехитрить и поразить врага своего, а самому остаться живым. Но вырвется свободная минута, наступит затишье — и мысли солдата дома, возле своих, он всеми помыслами уносится в круг родных ему людей. Придет письмо из дому — и умчит оно за собой думы солдата в дальнюю сторону.

Получив письмецо, сначала залпом, быстрыми, короткими взглядами пробегаешь его до конца. Сразу хочется схватить общий его смысл, узнать, все ли живы и здоровы, не случилось ли чего непоправимого. Потом, немного успокоившись, придя в себя, уединенно, не спеша, вдумываясь в каждую фразу, со щемящей грустью сердца запоминая интимные подробности и намеками высказанные чувства, каждый, оставаясь только с собой, вычитывает и перечитывает близкое себе письмо.

Письма эти хранятся в немудреном солдатском багаже, а те, что получены от родных, от жен, от любимых, составляют неприкасаемую душевную святыню. Такие письма редко читают вслух, бывает это, когда уже очень надо излить накопившееся на сердце, держать его одному взаперти больше невмоготу. А чаще, если и читают, то перескакивая с пятого на десятое, пропуская недозволенное для других, произнося вслух лишь житейские новости, приветы и поклоны.