Погоня за панкерой - Роберт Хайнлайн

Но сначала я призналась Джейкобу, что хочу это сделать. Он поцеловал меня и велел не стесняться – он ценил приватность, но не видел причины не впускать велантийца в нашу жизнь. Джейкоб общался с Ворселом достаточно, чтобы понять, что тот может быть доверенным другом… и наши расы так отличались, что глупо было испытывать перед ним застенчивость.

Может ли женщина влюбиться в дракона? Может… но это не уменьшило моей любви к Джейкобу, а только усилило ее. Старая коза, я так старалась передать дракону все свои самые сильные переживания, что я не раз почти реально проваливалась в прошлое, и Ворсел проникал так глубоко в мой разум, как это только было возможно. Если мой возлюбленный дракон не узнал, какова внутренняя истина женского бытия – бытия этой женщины, – то ее вообще нельзя передать.

После этих сеансов я чувствовала себя выжатой, освеженной и духовно очищенной.

Он говорил, что разделяет мои переживания, и мы их обсуждали, разум к разуму, и это было, словно размышлять с самим собой, но радостно. Думаю, Ворсел прожил мою жизнь, все ее важные части, хорошие и плохие, и отложил их для медитации в своем великом мозгу.

Но я на самом деле этого никогда не узнаю.

Он взял меня с собой полетать. На самом деле полетать, в воздухе, сидя на его спине, когда он взмахивает своими огромными крыльями. По этому поводу Джейкоб нервничал больше, чем по поводу моих откровений с Ворселом – я не думала, что это его обеспокоит, иначе сама бы не решилась. Но доктор Лейси заверил Джейкоба, что Ворсел столь быстр, что я могу спрыгнуть с него в воздухе, и Ворсел тут же окажется подо мной и подхватит меня, точно жонглер, который ловит яйцо в тарелку. Доктор Лейси сказал «спрыгнуть», потому что, по его словам, упасть я не смогу, ведь Ворсел будет оберегать меня каждую секунду, если я намеренно не закрою свой разум. Но я в последнюю очередь подумала бы о том, чтобы закрыть мой разум от Ворсела, я пыталась открыть его еще шире, насколько возможно.

Но блок в моем сознании никуда не делся, и мне приходилось напрягаться всякий раз, чтобы впустить его.

Хильда – моя идеальная вторая половинка, она всегда рядом, когда я в ней нуждаюсь, не беспокоит меня, когда я работаю, не возмущается, когда я работаю много часов, не пытается «понять» математику за пределами своего обучения, не ожидает, что я разделю ее интересы, которые мне не интересны. Мы дополняем, а не повторяем друг друга, как близнецы.

Ее эмпатия столь велика, что она проконсультировалась со мной, прежде чем решиться на эксперимент с Ворселом. «Любовь моя, quo animo?[150] – сказал я. – Если бы ты захотела лечь на кушетку для исповеди перед Карлосом, я мог бы задуматься о другом назначении кушеток. Я не стал бы пытаться остановить тебя, и я достаточно зрел, чтобы не расстроиться по этому поводу. Но в случае с Ворселом вопрос «Quo animo?» задавать бессмысленно, ответ очевиден: дух Ворсела благодатен. Он не повредит тебе, ты не можешь повредить ему, и вы оба можете многому научиться. Я ужасно занят работой и пренебрегаю тобой, и я рад, что ты не скучаешь. Вперед!».

Сожалел я только о том, что сам не мог позаимствовать этот громадный мозг. Но Ворсел и вся его раса – скорее психологи, чем математики. Они способны освоить любую математику, что им потребуется, но движет ими только интерес к работе разума. Хильда могла обогатиться, общаясь с Ворселом – и я подозревал, хихикая про себя, что Ворсела тоже ждут сюрпризы. Нет, я не притворяюсь, что понимаю Хильду, я просто плыву в потоке ее любви.

А вообще я был занят, как кошка-мать с девятью котятами. Мог потратить все двадцать четыре часа, учась у Кардинга; он был почти на уровне Мобиаса Тораса – и при этом нам не мешал языковой барьер. Как только он осознал, что у меня есть нечто действительно новое для него, он вцепился в это с упорством питбуля… он упрощал мои формулировки, выводил следствия, о которых я не подозревал, сокращал уравнения, изобретая обозначения, которые проще было использовать и которые делали вычисления более элегантными.

Он выстроил из моих посылок такое грандиозное сооружение, что я начал называть его «преобразование Берроуза – Кардинга». Он протестовал «О нет, друг мой! Я не могу этого принять. Я всего лишь сделал черновую работу». И все же ему явно было приятно. Когда был завершен финальный вариант для Научной библиотеки Базы, я, не посоветовавшись с ним, озаглавил его «Преобразования Берроуза – Кардинга: Квантовая механика n-мерных континуумов».

Он слабо запротестовал и позволил мне переубедить себя и при этом почти мурлыкал. Это меня устраивало. Надо мной не довлели вопросы публикации, репутация в этом мире ничего для меня не значила. Я ожидал, что мы отбудем, как только Зеб и Ла Верн закончат улучшать «Гэй Обманщицу». Добавив второго автора к этой статье, я подвязал к этой теме отличного математика, а сам смог обратить внимание на инженерные вопросы.

Зебу и Торндайку не требовалась моя помощь, но мне нужно было понять, что они делают. И Дити с Хильдой тоже. Мы не предполагали, что они займут одно из передних кресел, на нас слишком давили их сроки, чтобы мы могли позволить себе их обучение и практику. Но знать систему управления они были обязаны, чтобы в экстренной ситуации заменить меня или Зеба, или нас обоих. Они обе могли управлять фибией в полете или на земле, хотя ни одна не привыкла к такой крутой машинке, как «Гэй Обманщица» (кстати, я тоже). Дити уже знала систему верньеров, я учил Хильду… и учил обеих всем улучшениям, о которых узнавал сам.

Deus volent[151], им не придется использовать все это, пока их животики снова не станут плоскими в какой-нибудь мирной стране с хорошими акушерами.

Мы рассматривали возможность оставаться на Главной Базе еще год, нас к этому подбивал доктор Лейси, а адмирал Хэйнс известил, что по совету Серого Ленсмена Смита, мастера-технолога Торндайка, сэра Остина Кардинга и Ленсмена Второй Ступени Ворсела он присвоил нам пожизненный десятый класс обслуживания и денежного довольства, то есть мы были богачами, пока оставались на Теллусе или где угодно в этой галактике, и этот статус восстанавливался при нашем возвращении, если мы куда-то отлучались. У сэра Остина был десятый класс, как и у Ла Верна; Патруль щедро платил за мой межпространственный двигатель.

Мы обсудили это вчетвером в один из вечеров. Предложение было заманчивое – состояние большее, чем мы оставили, когда стали беженцами, не только развитое акушерство, но и медицина столь продвинутая, что использует контролируемую регенерацию, культура более развитая, чем наша, но как будто выросшая из нашей. (Хотя мы знали, что это не так.)

Мы обсуждали все «за» и «против» в течение нескольких часов, затем провели голосование, решив, что только единогласно можно принять такое решение. Голосовали тайно, чтобы никому не пришлось высказываться первым.