Тайный год - Михаил Гиголашвили

Прошка с Ониськой понесли его в бочку, стали мылить, причём сказали, что да, на левом плече возле наколки словно круг красный величиной с талер – чирей, видать, просится, не смазать ли мазью?

Это его всполошило. Приказал, чтоб все мази, Бомелием даденные, были тотчас унесены слугами и выброшены в реку… Нет, в реку не след, ещё рыба отравится. Зарыть?.. Урожая не будет!.. Бросить в колодец?.. Того хуже. Словом, убрать с лица земли, сжечь!

– Шиш! Где Шиш? – Тот явился заспанный, помятый, с подбитым глазом – до утра в зернь с вратарными стрельцами резался. – Шишак, проверить надо: правда ли обломки в землю закопаны? Где землерой Карп, их сковник[179]?

Шиш, подавляя зевок и щупая под глазом, хрипло отозвался:

– Стрельцы посланы. Мне когда в Антверпен ехать, Алмазную контору брать?

Вот глупырь! Неужто решится на такую каверзу? Ну пусть, ежели желает.

– После Михайлова дня отправляйся… Где Биркин со Строгоновым? Пусть идут в малую трапезную. Надо Строгонову знак оказать – эта семья зело смелая, оборотистая, умная, верная, нужная, ничего не клянчит, кроме тягловой силы, налоги исправно платит. Вели туда подать еды-питья как положено!

– Слушаюсь! – И Шиш ушёл, немного обиженный: для него никто в трапезной пиров не закатывает, а для Биркина и этого дикаря шибирского, выскочки Строгонины, – нате, пожалуйте, ваше степенство, вкушайте брашна великие с царёвой длани! Так-то! Крутишься, вертишься, пчёл бьёшь – а медок другим достаётся!

Погружаясь до рта в горячую воду и думая о Строгоновых, игрался с мыслью, что не надо самому быть богатым – надо только иметь власть над богатыми. Власть и есть главное богатство. А Строгоновы богаты! Давно перевалили за Яик, распространяются по стране Шибир, земли осваивают, бунты давят, лесопильни и солеварни ладят, церкви и крепости ставят, рудные промыслы правят, подарки присылают. А сколько было склок в Думе из-за этого: нужна ли нам сия земля, Шибир, или – ну её?.. Особо после взятия Астрахани и Казани, когда шибирский хан Ядигар, убоявшись и видя, что деваться некуда, прислал послов всё своё царство Шибир под крепкую московскую длань сдать, хотя никто его об этом не просил – зачем оно нужно, когда и так все ближние мелкие ханы и царьки, видя силу и мощь Московии, поодиночке под её крыло переходят? Мы и сами всё возьмём, дай время!

Ядигара и так, и этак отваживали. А он с колен не встаёт, руки лижет и молит, чтобы Московия великую тамгу на всю его землю наложила, своей мощной дланью защитила и человека прислала с царской басмой[180] – податный ясак собирать. Что ж, человека с басмой послать недолго, грамот и ярлыков надавать – ещё быстрее, да только земля Шибир слишком уж бескрайна, зело странна и беспокойна, от людей пуста, непроходима, чащобна, дика – даже, говорят, в её глубинах керасты[181] водятся, а колдунов и шаманов – пруд пруди. Надо нам такое?

Но споры смолкли, когда купцы Строгоновы вкатили в Думу предложение взять на себя полный расход по Шибиру – по крепостям, границам, воинам, стройкам, кошту, – только пусть бы великий государь грамоты на земли и беспошлинную торговлю лет на десять выдал. Решили: раз так, раз бремени для казны нет и не предвидится – то пусть идут, отчего отказывать? Строгоновы – купцы боевитые, башковитые, до наживы алчные, упорные. С соляных варниц в Вычегде дед их, Аникей Фёдорович, ещё при деде нынешнего государя начинал, а ныне они вон где! Далеко за Яик заглянули и осваиваются! Пусть идут вперёд сколько могут, а там поглядим: опозорятся Строгоновы – туда им и дорога, выиграют – державе прибыток!

А этот с Биркиным, строгоновский внук, на лицо хорош! Тих да пригож, как всякий, кто своё дело делает и в чужое не суётся, не подсиживает, не суетит. И род уважаем, хоть и купецкий. И за веру крепко стоят. Их давний предок, татарин Бохадыр, был выеждей из Большой Орды к князю Дмитрию Донскому, принял крещение под именем Спиридон, храбро воевал, но был ранен и взят в плен татарами, кои пытались заставить его обратно отвильнуть от Христа, но он – ни в какую, за что и был изрезан татарами из своего рода в строганину, в мелкие кусочки. А внук того мученика Спиридона – Лука Кузьмич, – будучи мытарем в Двинской земле, в чёрный день, лет сто назад, продал всё своё добро и собрал складчину с других, чтобы выкупить из плена великого князя Василия Тёмного, чего ему Рюриковичи никогда не забудут. Не будь Луки Строгонова – пресёкся бы род.

Видя, что слуга тащит затасканную рясу, крикнул:

– Сам хандрыга – а я не таков! Куда я в дранье к эдаким у́харям? На Строгонове шуба почище моих, Биркин тоже хлыщ и гоголь! Неси из тех кафтанов, что для послов, а не выношенное старьё!

– Да куда, зачем такое? – Прошке было лень тащиться в закрома.

– Исполнять, гадина языкатая, не то в бочку суну, крышкой заверчу – затекай там до Страшного суда! И крест с яшмой, Строгоновыми даренный, ищи! И часовьё золотое с полки сюда неси!

– Ясно-понятно… Сапоги тоже поновее да покрасивше? – с лукавинкой спросил Прошка, зная ненависть царя к новой обувке, – и не ошибся, услышав: нет, сапоги пусть старые, шишки ступать не дают, ох, Господи, всю бы державу отдал за кусок здоровья, так нет же, никто не желает меняться, и неизвестно ещё, кому легче и счастливее живётся – болезному царю или здоровому небораче[182]?

Переждав, Прошка посоветовал, втирая царю в затылок душистую мазь на миндальном масле:

– А к жидам пойди! Они уж тебя трупной мазью оживят, омолодят! Здоровье у жидов продаётся!

Всполошённо уставился на слугу:

– Уже разнесли по слободе? О Господи! Уже раззвонили? Ну, дребезги, я вам языки поотсекаю и псам выкину! Кто сболтнул? Шиш?

Прошка был снисходителен:

– Не. Ониська по секрету сказывал. Он сам не свой вчера возвернулся из пыточной… Он, бедненький, настоящего-то не видывал, как мы, – приосанился слуга. – Жиды, говорит, а у самого глаза как плошки, из христиан мазь варят…

Засмеялся – опять жиды виноваты!

– Да не жиды, а немцы! Бомелий разве жид? Дались вам эти иудородные!

Уже одетый, проглядел росписи строгоновских отчётов. Десять лет назад Строгоновы получили за Яиком безграничные владения без налогов, хотя права на серебряные, медные, оловянные и всяческие руды были оставлены за престолом. А также Строгоновым было поручено следить за иноземными купцами (коим была запрещена торговля в розницу, только оптом) и охранять, а где можно – и продвигать границы Московии на восток, для чего были возведены две главные крепости – Конкор и Каргедан – в защиту от ногаев, башкир, ненцев, хакасов.

Для охраны крепей был нанимаем беглый разбойный сброд с Дона, козаками именуемый. Из-за этих-то козаков и возникла как-то немалая злобная пря между Строгоновыми и Думой: бояре были недовольны, что наглые купцы целую армию этих разбойников вооружили – такое себе только государь позволить может, а не выскочки-купчины! Где это видано, чтобы в державе два войска было! А ну эти козаки, кем-нибудь подбитые, повернут палаши против престола – что тогда?.. А Строгоновы отлаивались, что, мол, они этим козакам полный кошт и обиход платят, в кулаке их держат, те много хорошего для государя и державы делают, новые земли воюют, а старые боронят от врагов… И правда, на деле, а не на словах Строгоновы показывали своё смирение, преданность, верность, нужность, посему их оставили в покое – «до поры до времени», как сказано в приказе.