Тайный год - Михаил Гиголашвили

Строгонов внятно объяснил: не столько сами чукчи виновны, сколько под их видом хан Кучум гадит – своих головорезов-каракалпаков пускает, те посты берут, охрану режут поголовно, чтоб ни одного очевидца не осталось, грабят, а на местах разбоев что-нибудь от чукчей – стрелу, бубен, колчан, аркан – бросают, будто это они, чукчи, накуролесили и всех перебили. И подытожил: поэтому и против чукчей с другими дикарями, и против Кучума Шайбонида козаки нужны.

Биркин добавил:

– Если ныне хана Кучума не окоротить – дальше хуже будет. Кучум прознал от своих лазутчиков, что Строгоновы чёрный огнь, нафту, нашли, и зарится, хотя у него самого этой нафты – залейся. Да он, лешак, остолбень, не знает, что с ней делать и только для казней использует: посадит неугодного в бочку с нафтой – и подожжёт под бубны и свиристелки…

Вот ещё новость – нафта! Про этот чёрный огнь уже не раз слышал – и от самих Строгоновых, и от розыскных бояр, и от атамана Бурнаша Ялычева, посланного с государевой росписью в Мунгальскую землю. Тогда Бурнаш выпросил много денег на поход, с криками в грудь себя бия, что в Мунгалии, южнее страны Шибир, много пашенных хлебных земель и сидячих на них людей под царскую руку привести можно, зримый ясак собирать, в чём казне много прибыли прибудет, ибо те земли людны, хлебны, собольны, всяким зверем кишат, и злаков родится много, и реки весьма рыбны, а небеса закрыты стаями жирных птиц. И не прогадала казна! Бурнаш прошёл всю Мунгалию, завёл дружбу с тамошней царицей Мачи-катуна, коя снабдила его грамотой для въезда в Китай через Железные врата Великой стены, а дальше Бурнаш сумел добраться до императора, отдать грамоты и увезти в Московию ласкательные и благосклонные письма.

И все – Бурнаш, Строгоновы, пленники, татары-перебежчики, стрельцы – в один голос твердят, что за Яиком много подземных озёр, из коих эта масляная вязкая горючая жидкость наружу точится.

Биркин, как бы между делом, вставил, шурша бумагами:

– Об нафте ещё Плутарх писал: на Востоке, мол, Александр Македонец больше всего был поражён этим чёрным о́гнем. Я из тех книг, что купец Йохан Вем прислал из Амстердама, кусок выписал и перевёл. Читать?

– Да написать что хочешь можно!.. Хм, Плутарх… Сей был мудрец… Ну, читай, – недоверчиво разрешил.

Биркин выждал, но добавлений не последовало, и начал читать:

– «Во время перехода через Вавилонию Александр был поражён пропастью, откуда непрерывно вырывался огонь и текли обильные потоки нафты, образовавшие целое озеро возле этой адской бездны. Нафта – текучая горная смола, она столь восприимчива к огню, что загорается ещё до пламени, от одного только света, излучаемого огнём. Желая показать силу этого огня, варвары опрыскали нафтой по обочинам всю улицу ко дворцу, где остановился царь, и, когда стемнело, поднесли факелы. Нафта сразу вспыхнула; пламя молниеносно ринулось и в мгновение ока достигло дворца, а вся улица оказалась объята волшебным огнём из ниоткуда, и Александр прошёл по ней ко дворцу, дивясь, восхищаясь и потрясая руками от удивления…»

Строгонов добавил к тому, что всё это истинно так: у них в Шибире есть места, где эти чёрные лужи разлиты на вёрсты, так что закапывать приходится, чтоб пожаров избежать, ибо они не только от огня, но и от молний загораются, и даже, бывает, от яркого солнца вспыхивают.

Послушав, искоса бросил:

– И что прикажешь с этой опасной нафтой делать? Пожаров не хватает! – Услышав, что её можно по бочкам разливать и продавать, как доброе горючее, возразил: – Кому её продавать? Мужикам? Дров и лесов у нас хватает! Да и как её возить? Бочки купи, к озеру подгони, нафту в бочки закачай, на телегах за тридевять земель по бездорожью вези, лошадей и людей корми, охраняй от врагов и пожара – а на месте продашь за шиш. За морем телушка полушка, да рубль перевоз. Дел на тысячу, а выгоды – кот наплакал… Из пустого в порожнее переливать охотников нету!

Биркин решился возразить: почему кот наплакал? В тех местах, где этой нафты прорва, её можно по трубам пускать на нужды – тогда можно расходы на дрова урезать, чем не выгода? Персюки, говорят, ею целые дворцы и посады как-то хитро обогревают… А в другие места нафту можно в бочках развозить – пленники будут задарма по сороковушам разливать, яремный люд свезёт, куда скажут, а что там расходов осталось? На лошадный корм? А пара бочек нафты может уже алтын стоить… Избы, дома и Приказы ею зимой топить, еду в армии варить, и в подрывном деле она хорошо… Алтын к алтыну – золотой…

– Золотом сыт не будешь… – проворчал, но решил так: – Ладно. Поглядим… За погляд денег не берут, дураки сами отдают… Вы всё посчитайте, выкатите мне на перечень, а то так, с бухты-барахты, негоже дело начинать!

Биркин, привстав, поклонился:

– Будет исполнено! Вычислим в рядную запись. Барыши и расходы подобьём. Кому и за сколько продавать – прикинем. Как везти, охранять – обдумаем, – а сам что-то вполголоса шепнул Строгонову. Тот спохватился, полез под скамью, вытащил два ларца из яшмы и малахита, с золотыми углами и затворами, встал, с поклоном поставил их на стол:

– Это, государь, от твоих верных слуг Строгоновых!

Отложил шаньгу (все мало ели, а Строгонов вообще стеснялся при царе чего-нибудь касаться, а тем более жевать). Утёр руки о столовую тряпицу:

– О! Красивы! Лепы! Добро! По душе!

Биркин засмеялся:

– Отвори – ещё красивее будет!

И правда – ларцы были полны самоцветов! Камни – девственны, свежи, крупны, рогасты и угласты, отчего кажутся ещё весомее, внушительнее.

– Ну, порадовали, голуби!

Проникнув пальцами вглубь ларца, принялся ласково ворошить камни. И вдруг сквозь радость от подарка ощутил глубокую занозу горькой мысли: а где его камни, книга «Апостол», самородок? Где Арапышев с проклятыми разбойцами? Почему Нилушку никак найти не могут? Но, погружая пальцы в прохладный перестук камней, утих, чуя, как токи от камней проникают по рукам в тело, растекаются по членам, доходя до самого сердца и омывая его трепетным теплом.

– Спаси вас Бог! Хороших, добрых людей ко мне привозишь, Родя! Всегда бы так! И Угрь-парсунщик, тобою в Вологде подобран, зело нужен! Будет в Приказе сидеть и с каждого просителя парсуну писать, для порядка и верности.

Биркин глубоко поклонился, приложив руку к сердцу: служу государю и державе на совесть, на все силы! А парсунщик ещё говорил ему в вологодском трактире, что может подписи людей сверять и понимать, где подделка, а где правдивая бумага, даже показал, как надо делать: на подлинную подпись прозрачную бумагу наложил, срисовал на неё, а потом эту прозрачную бумагу на другую подпись наложил и сверил: совпало или нет? И более того – тем же макаром Угрь может не только подписи, но и целые письма сверять, буковку за буковкой, ну и сам подделывать подписи и почерки может, ясно дело.

– И рассуждает так здраво! У кого, говорит, почерк острый, угольный, как пики, тот и нравом крут. У кого буковки на бок валятся – тот и сам ленивый тюрюхайло. Мелки буквы, друг на дружку налезают – жаден. Широки буквы – мот и гуляка. Только для всех этих сверок и проверок много прозрачной бумаги нужно, а где её взять? Она только во Фрягии есть…