Лев Троцкий - Георгий Чернявский

Фрагмент письма от 25 марта 1928 года, посвященный его работе над воспоминаниями, свидетельствует, между прочим, о широкой культурной эрудиции обоих политиков. Раковский писал Троцкому, как, перечитывая свою рукопись, он увидел, что она напоминает замечание Лежнева о Ласунской: «О каком бы лице ни заговорила Дарья Михайловна, на первом плане все-таки она».[1079] Корреспондентам не надо было объяснять друг другу, что речь идет о персонажах романа И. С. Тургенева «Рудин», а вот автору настоящей книги пришлось преодолеть немало трудностей, прежде чем он установил, причем не с помощью литературоведов, которые также оказались в затруднении, а благодаря памяти Татьяны Иваровны Смилги — дочери единомышленника и друга Троцкого и Раковского, что речь идет не об общих знакомых, как сначала предполагалось, а о тургеневских героях. В апреле 1928 года, узнав от Христиана Георгиевича, что тот пишет воспоминания, и сообщая об этом другому адресату, Троцкий со значением добавлял: «Кто хоть немного знает жизнь Раковского, легко представит себе, какой огромный интерес представляют его мемуары».[1080]

Эта ценнейшая рукопись была изъята ОГПУ, скорее всего, в конце ссылки Раковского, а затем, видимо, уничтожена. Во всяком случае, работники Центрального архива Федеральной службы безопасности Российской Федерации уверяли автора этой книги, что в фондах архива рукопись Раковского отсутствует, ибо была сожжена…

Раковский делился с другом тем, насколько жадно поглощает художественную литературу, которую в предыдущие годы почти не имел возможности читать, — Диккенса в оригинале, Сервантеса, Овидия. Из книг современных авторов особое удовольствие доставил ему вышедший недавно сборник новелл Исаака Бабеля «Конармия», многие сюжеты которого заставляли вспоминать недавние перипетии Гражданской войны на Украине.

Раковский рассказывал Троцкому и о забавных коллизиях, в которые подчас попадал. Некоторые люди, не разбираясь в политической ситуации и все еще считая Раковского принадлежавшим к элите, пытались обращаться к нему с просьбами, а иногда просто попрошайничали. Своеобразными «детьми лейтенанта Шмидта», чьи образы И. Ильф и Е. Петров взяли из гущи раннесоветской действительности, были мнимые потемкинцы, осаждавшие Раковского после того, как узнали, что он играл видную роль в защите подлинных участников потемкинского бунта. «Один такой потемкинец наговорил мне с три короба, — писал Христиан Георгиевич Льву Давидовичу, — что он меня знает по Константинополю, откуда вернулся «тихообразно» (нелегально. — Г. Ч.), говорит на девяти наречиях и что, хотя пьет (был пьян), но не в «большой форме» (sic!), кончил, как все просители, просьбой о пособии… Я дал ему рубль. Он просил еще 20 к[опеек] — стоимость рубашки (1.20). Но заведующий гостиницей товарищ потом мне сказал, что 1.20 — это стоимость одной бутылки водки».[1081]

Вместе с тем в ссылке оппозиционные лидеры отнюдь не прекращали политической деятельности: Троцкий фактически руководил оппозицией и координировал ее выступления путем рассылки «циркулярных писем». Под таковыми подразумевались не «циркуляры» в полном смысле слова, то есть документы, обязательные к исполнению, а тексты, предназначенные одновременно для многих лиц, то есть письма, «циркулировавшие» среди группы адресатов.

В свою очередь, Раковский в апреле 1928 года разослал ряду ссыльных оппозиционеров, в том числе Троцкому, свое «циркулярное письмо», где отмечал сдвиги, которые происходили, по его мнению, в высшем эшелоне власти после Пятнадцатого съезда. В кругах оппозиции появились суждения, что партийное руководство поворачивается к «левому» курсу. Раковский критически относился к этим «упованиям», отмечая, что оппозиция должна учитывать возможность сдвига вправо.[1082]

Троцкий писал, что «никогда, может быть, Раковский не жил более напряженной и плодотворной жизнью, чем в годы своей ссылки».[1083] В этих словах было преувеличение, ибо они нивелировали интенсивную политическую деятельность Раковского в течение десятилетий. Возможно, Троцкий имел в виду, что в это время Раковский оказался, помимо него самого, наиболее плодотворным критиком той системы, которая сформировалась в СССР.

Троцкий, как правило, отвечал не самому Раковскому, а группе единомышленников. Иначе говоря, письма Троцкого в основном были политическими, личные сюжеты в них встречались редко. Исключение составляют лишь несколько посланий из Алма-Аты в Астрахань. Летом 1928 года Троцкий писал Раковскому о своей работе над подготовкой критического анализа проекта программы Коминтерна, который был представлен VI конгрессу, но наряду с этим рассказывал о своем быте, семье, детях и внуках. В письме, отправленном Раковскому 10 ноября 1928 года,[1084] Троцкий возмущался тем, что Раковскому не предоставили возможность поехать на лечение в Кисловодск, о чем тот ходатайствовал, причем отказано было под предлогом, что отрицательное решение по этому поводу было принято VI конгрессом Коминтерна! Последнее, между прочим, свидетельствует, насколько медленно и осторожно двигался Сталин в направлении прямой расправы с оппозиционерами, если сосланные участники оппозиции даже рассчитывали на возможность курортного лечения. Наибольшее внимание уделялось новому этапу борьбы в высшем партийном эшелоне в связи с начавшимся в печати, на партийных собраниях бичеванием так называемых «правых», под которыми понимались Бухарин, Рыков и некоторые другие более или менее умеренные деятели, фамилии которых пока открыто не назывались. Троцкий писал: «Борьба с правым уклоном инсценирована в духе конструктивизма. Прямо-таки меерхолвдовская постановка. Все единогласно и единодушно, полностью и целиком борются против некого злодея П. У. (правый уклон), адрес коего, однако, никому не известен. С правым уклоном борются столь же, и еще более решительно, чем с оппозицией… Чудеса в решете, да и только».

Результаты раздумий Троцкого, Раковского и других ссыльных деятелей были изложены в нескольких документах, являвшихся результатом анализа главным образом внутриполитической ситуации в СССР, обмена письмами, страстных дискуссий. Об этих дискуссиях я расскажу отдельно, поскольку они составляли квинтэссенцию интеллектуальной деятельности Троцкого в ссылке. Переписка с Раковским была только частью общения, хотя частью весьма важной, подчас решающей.

В предыдущей главе упоминалось, как нащупывались, закреплялись и дискутировались политические позиции оппозиционеров во главе с Троцким, оказавшихся в условиях ссылки, всевозможных ограничений и оторванности как от центров выработки и осуществления властных решений, так и от массы членов партии, с которыми ранее в какой-то, все более сокращавшейся степени поддерживались контакты. Новая ситуация требовала новых подходов, которые, однако, не меняли сущностной ориентации Троцкого и пока остававшейся ему верной части оппозиционеров.