Лев Троцкий - Георгий Чернявский

В то же время Троцкий, как и другие ссыльные, постепенно начинал замечать, что в высших кругах правившей партии вызревают новые настроения, в некоторой мере приближавшиеся к его оценкам. Касались они главным образом внутренних проблем (об этом будет сказано ниже), но затрагивали и международные дела.

Троцкий обратил внимание на решения IX пленума Исполкома Коминтерна (9–25 февраля 1928 года), где, правда, была подтверждена правильность исключения «троцкистов» из ВКП(б), но вместе с тем явно звучала склонность к «левому повороту». Этот поворот выразился в формуле «класс против класса», которую придумал кандидат в члены Политсекретариата Исполкома Коминтерна швейцарец Жюль Эмбер-Дро. Разъясняя мысль своего единомышленника, Бухарин в письме компартиям, одобренном Политсекретариатом ИККИ 28 октября 1927 года, выступил против «примирительного отношения к реформизму», ориентировал компартии на «решительное изживание парламентского кретинизма и лево-блокистских традиций». Стратегия «класс против класса» означала открытое противостояние социал-демократии, ставшей «главной опорой буржуазии» в условиях нового революционного подъема.

Троцкий счел, что этот поворот представляет собой «непоследовательный, противоречивый, но все же несомненный шаг в нашу сторону».[1090] В то же время он отнюдь не относил его к заслугам Сталина и его группы, считал его вынужденным — в результате сдвигов в соотношении мировых сил за последние годы, а также давления оппозиции как «единственного сознательного выражения бессознательного процесса». Троцкий даже позволял себе фигуральное выражение, заявляя, что хвост ударил по голове и вызвал перегруппировку сил.

В возникшем позитивном, хотя еще не вполне определившемся повороте в пользу оппозиции, который ее лидер явно переоценивал, он видел новую аргументацию против создания параллельных компартий.

Тем временем международные аспекты «левого поворота» Сталина вызывали все большие колебания у ссыльных. Странное впечатление произвела телеграмма К. Б. Радека, опубликованная «Правдой» под заголовком «Радек против избирательной тактики германских ультралевых».[1091] Телеграмма была послана в центральную партийную газету с просьбой напечатать ее также в германской коммунистической газете «Die Rote Fahne» («Красное знамя»). Хотя прямо Радек не раскаивался в оппозиционной деятельности, текст телеграммы и факт ее публикации трактовались как шаг к капитуляции. В газете сообщалось, что телеграмма предварительно была послана Троцкому, но тот отказался ее подписать. В самой же телеграмме содержалась резкая и язвительная критика группы Р. Фишер — А. Маслова. Л. С. Сосновский писал Радеку 7 июля 1928 года: «Я лично и другие любящие Вас друзья переживали Ваше выступление очень болезненно и тяжело».[1092]

Сам же Троцкий не отнесся к этому демаршу серьезно. «Телеграмма Радека в «Правде» есть результат некоторой излишней импульсивности, вряд ли много более того», — писал он в одном из писем 2 июня 1928 года.[1093]

Между тем серьезные изменения происходили не только в международно-политическом курсе Москвы, но и во внутренних делах.

Совсем недавно, на Пятнадцатом съезде, была принята резолюция о работе в деревне, которая не предусматривала ликвидации кулачества, что вовсе не означало, будто это был «съезд коллективизации», как объявили через несколько лет. Прошло, однако, лишь две недели, и в связи с «неудовлетворительным ходом хлебозаготовок» Сталин отправился в Сибирь, где находился с 15 января по 6 февраля 1928 года. Генсек выступал на собраниях партийных активов Новосибирской и других окружных организаций. Выступления коренным образом отличались от его же доклада на недавнем съезде — теперь фактически провозглашался курс на сплошную коллективизацию сельского хозяйства в ближайшие годы. От местных властей Сталин требовал чрезвычайных мер против кулаков, обыска амбаров, блокировки дорог, чтобы не дать возможности кулакам вывезти зерно на продажу, конфискации у них хлеба, продажи 25 процентов конфискованного хлеба малоимущим крестьянам по низкой цене. Январский вояж положил начало открытой борьбе между группой Сталина и относительно умеренными во главе с Бухариным и Рыковым, которая продолжалась свыше года и завершилась полной победой Сталина, осуждением «правого уклона» и развертыванием насильственной коллективизации. В Политбюро зрел раскол, признаки которого наблюдались воочию.

В среде ссыльных шли оживленные дискуссии, что же, собственно говоря, имело место — подлинно новый курс или только «левый зигзаг». И. Т. Смилга в письме Троцкому от 4 апреля 1928 года высказывал мнение, что «нет ничего более ошибочного, как представление о «левом» зигзаге как о последовательном левом курсе», что «левый зигзаг уже находится на ущербе», что речь идет даже о «левой конвульсии». В отличие от Смилги Раковский в своем «Циркулярном письме» (также апрель 1928 года) высказался, что не считает исключенным поворот партруководства к подлинно «левому курсу». Только при условии такового возможно возвращение в партию, полагал он. Лишь в некоторых документах содержались попытки отойти от общих диспутов на тему, что же происходит, — поворот или зигзаг, и разобраться в реальной ситуации, в которой находился СССР к 1928 году.

Все констатации оппозиционеров основывались на объективных фактах. Беда тем не менее состояла в том, что выход они видели не в сохранении и углублении нэпа, а в свертывании рынка, «перераспределении» национального дохода, нажиме на «капиталистические элементы». По сути дела, на этот же путь вступила сталинская группа, которая, однако, готовилась, в отличие от оппозиционеров, к новой насильственной и чреватой кровью переделке страны под лозунгами «революции сверху». Оппозиционеры не предвидели такого поворота.

Наиболее твердокаменные оппозиционеры, прежде всего сам Троцкий, именовали Сталина «термидорианцем» и чуть ли не ренегатом, который круто повернул влево, использовав и до крайности заострив лозунги, украденные у оппозиции, усиливая в то же время преследование той ее части, которая не встала перед ним на колени. А таковых становилось все меньше и меньше. Для оправдания капитуляции деятели оппозиции продолжали использовать словесную эквилибристику, связанную в основном с жонглированием категориями диалектики, позволявшей на базе «единства и борьбы противоречий» делать удобные в данный момент выводы.

Опытным политическим наблюдателям, каковыми являлись Троцкий, Раковский, Преображенский и некоторые другие ссыльные, должно было стать ясно, что между Сталиным и Бухариным постепенно назревала жесткая конфронтация. Однако эти сдвиги воспринимались по-разному. С одной стороны, сам Бухарин попытался установить контакт с бывшими представителями оппозиции. 11 июля он нелегально встретился с Каменевым, специально вызванным им из Калуги, где тот проживал по требованию высшего начальства, и вел с ним беседу о возможном сотрудничестве в борьбе против «Чингисхана» — Сталина.[1094] За пределы взаимного прощупывания и перемывания косточек контакты «Колечки Балаболкина» не продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что готов пойти на примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их достоверность способствовало появление выступлений с установками, напоминавшими идеи Троцкого и его соратников.