Паж герцога Савойского - Александр Дюма

И только Леона кончила говорить, как неведомая птица, словно упав с неба, села на срезанную герцогом и воткнутую им в землю ветку и мелодично запела.

Леона улыбнулась.

— Ты видишь, мой герцог, — промолвила она, — как раз сейчас Шанка-Ферро въезжает в Верчелли, и завтра он тебя встретит.

— Поистине, Леона, — сказал Эммануил, — если то, что ты мне говоришь, правда, то это будет чудо!

— И тогда ты мне поверишь?

— Да.

— И при случае сделаешь то, что я скажу?

— Ослушаться тебя было бы святотатством, Леона, ты же придешь возвестить Божью волю.

— Вот что я хотела сказать тебе, мой друг. А теперь вернемся.

— Бедное дитя! — прошептал герцог. — Неудивительно, что ты так бледна, если тебя поцеловала мертвая…

На следующий день, приехав в Верчелли, Эммануил Филиберт увидел Шанка-Ферро, который его ждал.

Храбрый оруженосец накануне въехал на парадный двор как раз тогда, когда пробило три часа. Он привез письмо герцогини!

К письму принцесса Маргарита приложила триста тысяч экю.

Маршал Бурдийон, по-видимому согласно тайному приказу герцога де Гиза, отказывался освободить крепости, если его людям не будет выплачено задержанное жалованье. Увидев, что французы не собираются уходить из Пьемонта так быстро, как обещали, Эммануил Филиберт написал королю Франциску II, поручив принцессе Маргарите передать письмо племяннику. Король по подсказке Гизов ответил, что солдаты не хотят уходить из Пьемонта прежде чем получат причитающуюся им сумму в сто тысяч экю.

«И так как очевидно, — писала принцесса Маргарита, — что платить французским солдатам должна Франция, а не Вы, я посылаю Вам, мой возлюбленный господин и повелитель, сумму в триста тысяч золотых; это цена моих девичьих драгоценностей, полученных мной по большей части от моего отца, Франциска I.

Таким образом, заплатит Франция, а не Вы».

Итак, французские войска получили жалованье и гарнизоны остались только в четырех городах — Турине, Кивас-со, Кьери и Вилланова-д'Асти.

Потом Эммануил вернулся в Ниццу с Шанка-Ферро, но тот пробыл там самое короткое время и тут же отправился в Париж занять свой пост около принцессы Маргариты.

Принцесса должна была приехать в Савойю только тогда, когда Эммануил Филиберт наведет там порядок.

Может быть, из любви к Леоне герцог не проявлял того нетерпения увидеть жену, какого заслуживала эта превосходная женщина.

Он начал переустройство своего государства и прежде всего решил воздать каждому по заслугам за верность, за забвение и за неблагодарность.

Большое число его подданных переметнулось на сторону французов, меньшее — отсиживалось по домам, безучастно сохраняя верность герцогу, и только некоторые остались ему верны в превратностях его злой судьбы и приняли деятельное участие в его делах. Последних он вознаградил и должностями и почестями; вторым простил их слабость, проявив благосклонность и даже оказывая услуги, когда представлялся к тому случай, первым же не сделал ни добра, ни зла, позволив им самим устраниться от дел, говоря:

— У меня нет причин доверять им в благополучии, потому что они предали меня в несчастье.

Потом он вспомнил, как крестьяне из Оледжо просили его назначить чиновников, которые бы вершили правосудие, а не продавали его; поэтому он назначил верховным судьей Томазо де Лангоско, графа Стропиано, известного своей честностью и глубоким знанием законов.

Кроме того, парламенты, созданные французами, и прежние судейские советы были заменены сенатами. Недаром поговорка «Да хранит нас Бог от справедливости парламента» родилась на западном склоне Альп и, подобно Ганнибалу и Карлу Великому в более ранние времена и Наполеону в более поздние, перевалила через горы и распространилась на их восточные склонах.

Но мир пришлось восстанавливать дольше, чем правосудие.

Мы уже рассказывали о двух причинах войны — территориальной и религиозной, — существовавших в самой Савойе.

Территориальная война велась со швейцарской конфедерацией, завладевшей долиной Во, графством Ромон, Жексом и Шабле.

Эммануил Филиберт согласился уступить беарнцам весь правый берег озера Леман при условии, что ему вернут Шабле, Жекс и бальяжи Тернье и Гайар.

На этих условиях и был заключен мир.

Религиозная война велась против вальденсов долин Прагелато, Люцерна и Сен-Мартена.

Мы уже говорили о том, что, заключив союз с кальвинистами Женевы и лютеранами Германии, эти раскольники стали настоящей силой.

Эммануил Филиберт послал против них бастарда Ахайского.

Тот с армией в пять тысяч человек добрался до долин, служивших прибежищем раскольников; можно было подумать, что этого достаточно для того, чтобы усмирить население, неспособное обращаться с оружием и не имевшее для своей защиты ничего, кроме земледельческих орудий; но в руках того, кто защищает свободу души и тела, все становится оружием.

Мужчины спрятали женщин, стариков и детей в пещерах, известных им одним; когда угроза нашествия стала реальностью, они получили от своих братьев из Женевы значительное количество пороха и заминировали все скалы вдоль дороги, по которой должны были следовать католики: едва вступив в ущелье, захватчики услышали грохот, страшнее грома небесного. Горы сотрясались от взрывов; каменные глыбы срывались с места и, казалось вознесясь сначала к облакам, затем падали на головы людей либо целиком, либо осыпая их градом осколков, катящихся по склонам подобно гранитным лавинам; напрасно солдаты искали глазами врагов, они видели только испуганных орлов, парящих в небе.

Такая война длилась около года.

Наконец вальденсы и католики устали и перешли к мирным переговорам, а может быть, Эммануил Филиберт хотел только показать свое желание искоренить ересь как Гизам, управлявшим Францией, воздвигавшим костры на Гревской площади и готовившим Варфоломеевскую ночь, так и Филиппу II, правившему в Испании и воздвигавшему эшафоты в Брюсселе, Антверпене и Генте.

В результате переговоров было решено, что вальденсы вышлют наиболее беспокойных «бородатых», как они называли своих священнослужителей из-за их длинных бород, а после изгнания получат возможность отправлять свой культ в местах, где они это делали с незапамятных времен.

Но поскольку в долинах было и католическое население, хотя и более малочисленное, и оно тоже имело право свободно отправлять культ, то в каждой из долин были выбраны две деревни, где должны были служить обедню.

Священнослужители вальденсов попрощались с семьями и из страха, что все население восстанет, если сочтет их изгнанниками, ушли из долин, переодевшись пастухами и погонщиками мулов.