Коммунисты - Луи Арагон

одной стороны, какой-то апломб, почти заносчивость, вероятно, присущие ее кругу, ее среде, а с другой — непосредственность маленького зверька. Что она рассказывает? Вид у нее страдальческий. Пожалуй, не все тут притворство.

Она сидела, положив на колени сумку, модную, громоздкую сумку из натуральной свиной кожи, должно быть фирмы «Гермес». На пальцах у нее были кольца, очень дорогие, но она явно не помнила о них. Да, конечно: что общего у Жанно с ней, с этой богатой женщиной, какие отношения могут сложиться между ними? Достаточно взглянуть на клипс, которым скреплен ее шарфик! Впрочем, к чему мудрить?.. Молодому человеку надо перебеситься, так лучше уж эта, чем уличная девка…

Сесиль волновало вовсе не то, сходиться им или не сходиться. Это она и старалась всеми силами разъяснить Ее волновал вопрос жизни. Самой жизни. Ну, хорошо, они сойдутся с Жаном, а дальше что? Ивонна смотрела на нее. Есть такие люди: они жаждут иметь свидетелей своих страданий, им нужно, чтобы восторгались их душевным величием. Ее даже злость взяла… — А мужа своего вы любите? — напрямик спросила она.

— Я его ненавижу.

Это вырвалось так непосредственно, что сомнений быть не могло: она его ненавидела. Ивонна спросила снова, гораздо мягче:

— Почему же вы не бросите его?

— Если я его и брошу, у нас с Жаном все равно ничего не получится. Для этого надо бросить все остальное… но как? Как? Я даже не представляю себе — как?

Бесполезно внушать ей, что если она ненавидит мужа, надо его бросить независимо от Жана; она все сводила к Жану, все ее терзания, решительно все было связано с их общим будущим — ее и Жана, но вообразить себе это будущее она не могла. Как ей ввести Жана в свою жизнь? Как самой изменить свою жизнь? Где они будут жить, с кем встречаться, и не разобьет ли она жизнь Жану, навязавшись ему, такому юному, в жены? А примирится ли Жан с тем, от чего она не в силах уйти? У нее есть свои средства. Неужели отказаться от них? Господи, как все это глупо. Да она вовсе не дорожит «светом»… Она ненавидит его, как и Фреда. В сущности, она в самом Фреде ненавидит именно этот «свет». Фред — чудовище. Но он чудовище потому, что принадлежит к определенному кругу, во всем остальном он такой же, как другие, пожалуй, только неумный, неумное чудовище — это, может быть, даже лучше… Ах, оставим Фреда. Главное — это Жан.

— Что ж говорить о Жане? — сказала Ивонна. — Он поступил на медицинский факультет. Если война продлится, она захватит всех, и тогда будущее — вопрос не завтрашнего дня. Много воды утечет, прежде чем можно будет думать о том, что вас волнует. Если к тому времени любовь не пройдет… у вас обоих…

Ну понятно, что же другого могла сказать его сестра? Но Сесиль пришла к госпоже Гайяр не для того, чтобы выслушивать такие речи. Мещанская обстановка этой квартиры действовала на нее, как холодный душ. Как ей взбрело на ум прийти сюда? Сестра Жана. Конечно, нельзя, например, по Никки судить о ней, Сесиль. Но у этой женщины глаза Жана. А что если Жан… Нет, Жан не может рассуждать, как эта лавочница! Тут Сесиль вспомнила, что эта лавочница, как она обозвала ее, в свое время против воли родных вышла замуж за человека другого круга. Что это собственно значит — другого круга? Если не считать дворянской частицы, какая разница между семейством Монсэ и господином Гайяром? Жан говорил, что это «человек другого круга». С точки зрения семейства Монсэ. Семейство Монсэ проживало на пенсию отца в скромном домике в Нуази. Сесиль вспомнила, с каким юмором господин д’Эгрфейль описывал этот домик после того, как ездил приглашать Жана. Вообще ее отец умел очень забавно, в добродушно-пренебрежительном тоне описывать эту среду. С точки зрения семейства Монсэ, господин Гайяр был недостоин их дочери. Но, вероятно, с точки зрения господина д’Эгрфейль, разница в их общественном положении была ничтожна, почти что неуловима.

— Вы тоже, — начала Сесиль, — вам тоже пришлось… Жан говорил мне…

Ивонна смущенно засмеялась. Что себе позволяет эта дамочка! Достаточно посмотреть, каким барственным взглядом окидывает она обстановку комнаты. Верно думает, что она попала в квартиру рабочего. Нет, это не жена для Жана.

— Жан слишком молод, мадам… Я не хочу сказать, что для вас… он слишком молод, чтобы быть опорой в жизни и вам, и любой другой женщине. Простите меня. Я не хочу разбивать его счастье… может быть, он вас любит. Но вот я слушаю вас и… представьте себе, понимаю, да, да, понимаю, что заблуждалась насчет цели вашего прихода. А, может быть, вы сами тоже заблуждаетесь… Вы думаете… вы считаете, что пришли просить у меня, ну, не прямо, но все-таки просить моральной поддержки и совета, чтобы начать новую жизнь с Жаном? Не обижайтесь. Это можно сказать другими словами, но суть остается та же. А на самом деле вы пришли убедиться, что Жан вам не пара и, должно быть, нашли то, чего искали, если не в моих словах, то… — и она жестом указала на комнату, на мебель, которой так гордился Робер. — Не думайте, я и вашего счастья разбивать не хочу. Правда, я отлично знаю, что мои слова ничего не изменят. Нотации читать вам я тоже не собираюсь. Если вы уверены… но только вы ошибаетесь — вы не любите Жана… А раз уж вы заговорили обо мне, о нас с Робером — так вот что я вам скажу: я ни у кого совета не спрашивала и не стала бы спрашивать. Я его любила и не нуждалась в советах.

Она встала. Сесиль, совсем растерявшись, тоже встала.

— Ради бога, не говорите Жану…

— Не беспокойтесь, мы с ним на такие темы вообще не разговариваем.

Когда Сесиль скрылась из виду на лестнице, слабо освещенной синими лампочками, Ивонна облегченно вздохнула. Возможно, она была неправа, она поступила безжалостно. Нет, эта женщина слишком хорошо одета, чтобы страдать. А потом тут замешан Жан, ее брат… Возможно, она была неправа. Ивонна прошла через гостиную, потушила свет и заглянула в спальню, где горела только лампочка у изголовья кровати под прожженным бумажным абажуром.

Мужчина, сидевший на кровати, отложил книгу и спросил: — Ушла?

— Да… Вы слышали наш разговор?

— Как же не слышать!

Он развел