Коммунисты - Луи Арагон

— Говорили вы громко, перегородка тонкая… Я уж старался не слушать, читал. Кто эта женщина? Она ничего не заметила?

— Думаю, что нет. И вообще она неопасна. Пойду постелю вам, Филипп.

— Я вам помогу. У вас столько хлопот из-за меня.

— Пустяки, я же вам сказала: завтра воскресенье, прислуга не придет. Можете спать, сколько угодно. С детьми я как-нибудь устроюсь…

Филипп посмотрел на нее. Очень недурна. Потом он увидел в зеркале себя: хоть ему и стукнуло сорок, а он еще совсем ничего — понравиться может. Вот те на! Что за мысли?

— Дайте я отнесу одеяло, — предложил он.

Когда они вдвоем устраивали ему постель на диване, он снова сказал: — У той женщины, — как будто только о ней и думал все время, — другие заботы, чем у нас… если бы она знала, а?

Они посмотрели друг на друга, одновременно покачали головой и рассмеялись.

— Итак, если я завтра по той или иной причине не встречусь с кем нужно, не налажу связь, придется снова прибегнуть к вашему гостеприимству. Хотя, в принципе…

Он сам прервал себя: — Ведь вот мы не обращаем внимания на то, что говорим. А если бы ваша гостья услышала слово «связь», как бы она его поняла?

— Точно так же, как моя прислуга, если бы застала вас здесь…

— Я хочу сказать вам еще раз, что никогда бы вас не побеспокоил, если бы полиция не явилась к моим предыдущим хозяевам. Представляете себе мое положение? Оказалось, что я тут ни при чем, это был так называемый экономический контроль. Дело в том, что у моих хозяев бакалейная торговля. Но все равно, мне вовсе не улыбалось, чтобы меня спрашивали, как я у них очутился. Поскольку я рассчитывал сегодня же наладить связь и немедленно уехать, я решил так: посижу в читальне магазина «Лувр», напишу письма, а потом отправлюсь на свидание. И надо же, чтобы она меня так подвела!.. — Он запнулся и затем добавил, чтобы исправить свой промах: — Она, то есть связь…

Чутье ему не изменило, он знал, что делает, когда шел к госпоже Гайяр. — Я не сомневался, что вы поможете мне! Номера в гостинице я взять не мог, у меня нет пока документов. В данный момент я просто Филипп…

— Что вы! Для меня это очень лестно. Однако какие-нибудь данные у вас, вероятно, были. Иначе вы не стали бы рисковать…

Он засмеялся и после минутного колебания сказал:

— Как-то раз, в начале октября, я вас встретил на улице, недалеко от обсерватории, вы шли с Даниель! — Ага, вот что. Ну, конечно, он никогда не удовлетворился бы такими данными, если бы не безвыходное положение. В сущности, он знал Робера только по «Обществу друзей СССР», а это еще не давало оснований… и к тому же одно дело Робер Гайяр, а другое — его жена!

Она насмешливо улыбнулась.

— Чисто мужская логика, — заметила она. — А пока что, Филипп, можете поспать подольше, завтра воскресенье…

XIX

— Кто там?

Мирейль Табуро, выносившая мусор, остановилась в темноте. Сердце сильно билось. Ведь у нее не комната, а настоящая мышеловка: в конце коридора, рядом с уборными; с тех пор, как началась война, коридор не освещается, и конечно, все время дрожишь, особенно после случая у них в доме… какой-то сумасшедший набрасывается на женщин… По правде говоря, Мирейль боялась не его.

Кто-то стоял у ее двери и стучался; мужчина среднего роста, в пальто с поднятым воротником, — насколько она могла разглядеть при свете карманного фонарика. В девять часов вечера… Кому понадобилось прийти к ней в девять часов вечера?..

— Это ты, Мирейль? — шопотом спросил мужчина, и по голосу она узнала Франсуа Лебека. — А, так это ты, Франсуа… Подожди, сейчас открою… — Подойдя поближе, она почувствовала запах намокшего сукна. — Такой сильный дождь? — Еще бы!

Комната была с низким потолком, но довольно большая, всю середину занимал стол, за которым работала Мирейль. Она была портниха. Еще в комнате стояла ножная машина и манекен, обтянутый серой парусиной. Стол был завален всякой всячиной: модными журналами, выкройками. Тут же — развернутая материя, подкладка, которую она начала стегать… катушки… тесьма… На свободном краешке стола — остатки обеда, стакан с недопитым красным вином, две грязные тарелки, кусочек сыра…

— Извини за беспорядок, товарищ, — сказала она, — но как тут не быть беспорядку, когда все в одной комнате! — Лампа под красным абажуром едва освещала черную кровать в дальнем углу, покрытую вязаным одеялом в желтую и белую полосу, туалетные принадлежности на умывальнике, синее эмалированное ведро. — Самое ужасное, что в этой конуре нет воды, за каждой каплей приходится бегать… и все хозяйство тут же, — она приподняла занавеску около постели, отделявшую небольшой закуточек, и сунула туда помойное ведро. За занавеской была полка, уставленная картонками, а под ней газовая плитка. Занавеска — кусок желтого кретона[250] в больших букетах — опустилась. В комнате было два окна необычного вида — широкие, полукруглые сверху. — Ты понимаешь, — сказала Мирейль, — Табуро наплевать, он целый день на службе, а мне нужно место для стола, для кройки. А большую комнату не найти. Сам знаешь, какие квартиры в этом районе — повернуться негде… Счастье еще, что нашли это помещение над мануфактурным магазином. Раньше оно, должно быть, принадлежало магазину. Преимущество то, что соседей нет. Все-таки лучше чем меблирашки…

— Верно, — сказал Лебек.

Он не бывал прежде у Мирейль. Тот раз они разговаривали на улице. Днем он бы к ней не пошел. А вдруг кто-нибудь увидит его здесь, на авеню дю Мэн? Но теперь он решил во что бы то ни стало добиться своего, хочет этого Мирейль или нет. После листовки «Компартия жива» не удалось ничего выпустить. Лучше, чем здесь, места не придумаешь.

— Вот что, — начал он, — в прошлом месяце я уже закидывал удочку, помнишь?.. А теперь с каждым днем становится все труднее…

Хрупкая брюнетка с матовым цветом лица, на лбу, на носу, на скулах налет веснушек, очень белые зубы. Волосы зачесаны наверх, около ушей завитки. Под синим джемпером с вставкой цвета сомон[251] — совсем детские груди, кажется, видишь биение сердца. Раньше я не замечал, что она хорошенькая.

— Я уже