Принц приливов - Пэт Конрой

— Погиб мой старший брат.

— Ну что меня несет на вопросы? — спохватился парень. — У вас были хорошие отношения?

— Я преклонялся перед ним.

— Я напишу письмо, — заявил Бернард. — О том, какой вы потрясающий тренер. Только скажите, куда его отправить.

— Не беспокойся об этом, — улыбнулся я. — Но у меня к тебе будет просьба.

— Какая?

— Хочу послушать твою скрипку.

— Это проще простого. — Бернард щелкнул замком футляра. — Что вам исполнить?

— Как насчет Чаконы? — спросил я.

Бернард провел смычком по струнам. В это время к платформе подали поезд. Парень играл великолепно и, что меня особо удивило, со страстью.

— Знаешь, Бернард, если бы я так умел, я бы к мячу даже не притронулся, — заключил я, когда стихли завершающие звуки.

— А разве плохо, когда играешь и на скрипке, и в футбол? — возразил он.

— Нет, конечно. Пришли мне как-нибудь весточку. Мне интересно, как у тебя пойдут дела в новом сезоне.

— Обязательно, сэр, — пообещал Бернард, укладывая инструмент в футляр.

Я подал ему пакет из универмага «Мейси».

— Что это? — осведомился Бернард.

— Новый футбольный мяч. В лагере сам его надуешь. А потом найди себе приятеля, с кем можно будет его попинать. И вообще, Бернард, постарайся стать более общительным. Заведи друзей. Не груби учителям. И будь внимательней к своим словам и поступкам.

— Мой отец возненавидел вас, тренер Винго, — сообщил Бернард.

— Зато он любит тебя, — улыбнулся я. — До свидания, Бернард.

— Спасибо вам за все, тренер, — дрогнувшим голосом произнес парень, и мы с ним обнялись.

В тот же день мне позвонил Герберт Вудруфф и предложил прийти на ужин после его субботнего концерта. Я удивился: зачем приглашать неприятного тебе человека в свой дружеский круг? Но ведь я родился в Южной Каролине и не понимал всех тонкостей общения, принятых в больших городах.

Я появился в зале за несколько минут до начала концерта. Сьюзен уже находилась в ложе. На ней было длинное черное облегающее платье. Я сел. Доктор Лоуэнстайн наклонилась и поцеловала меня. Черный цвет добавлял чувственности застенчивой красоте Сьюзен.

— Том, хочу вас познакомить с нашими друзьями — Мэдисоном и Кристиной Кингсли.

Я обменялся рукопожатием с одним из самых известных американских драматургов и его женой.

— Лоуэнстайн, тут нет поблизости кого-нибудь еще из знаменитостей? — прошептал я. — Будет чем похвастаться, когда вернусь в Южную Каролину.

— Кингсли — наши соседи. Живут на третьем этаже, — тихо отозвалась она. — Мэдисон и Герберт знакомы еще с начальной школы. Кстати, Герберт рассказал мне, как прервал вашу тренировку в парке.

— Судя по всему, он был весьма рассержен, — заметил я.

— Том, будьте сегодня с Гербертом поосторожней, — предупредила Сьюзен, сжав мне руку. — Он бывает очаровательным, бывает невыносимым, но он всегда непредсказуем.

— Хорошо, — пообещал я. — Доктор, вас не удивляет, что он пригласил меня на ужин?

Сьюзен повернулась ко мне. Ее черные волосы разметались по плечам. Кожа имела приглушенный блеск, какой имеет тончайший фарфор. В кабинете доктор Лоуэнстайн скрывала свою красоту под практичными деловыми костюмами. Но в этот раз Сьюзен не постеснялась показать все изгибы красивого тела. В ее глазах была все та же привычная мне меланхоличность, однако сейчас они смотрели на меня в полумраке концертного зала, подсвеченные сиянием женственности. Аромат духов Сьюзен кружил мне голову и пробуждал желание. Мне было стыдно, хотя и не слишком, за всплески страсти к психиатру своей сестры.

— Я была просто шокирована, — призналась Сьюзен. — Возможно, вы ему вдруг понравились. Хотя…

До нас доносилась перекличка настраиваемых инструментов. Потом занавес поднялся. На сцене стоял безупречный элегантный Герберт Вудруфф. Он сдержанно кивнул в ответ на аплодисменты и подал знак музыкантам, которые встали и тоже поклонились публике.

Я почти забыл о существовании печальной заплаканной блондинки-флейтистки, которую встретил в приемной доктора. Я не думал о ней до того момента, пока не увидел на сцене. Тогда я разом вспомнил все: что ее зовут Моник, что я еще не встречал более прекрасной женщины, что я соврал ей о себе, назвавшись юристом, и что Сьюзен подозревает эту блондинку в интимных отношениях с Гербертом. Моник села на свое место и плавным движением поднесла к губам флейту. Она сделала глубокий вдох и выдохнула мелодию, рожденную радостной гармонией звуков. Своими пальцами, губами и дыханием Моник наполнила зал музыкой Вивальди. Внезапный, страстный взмах руки — и Герберт Вудруфф откликнулся. Флейта и скрипка повели свою утонченную эротическую беседу. Герберт извлекал звуки из скрипки так, словно разматывал рулон шелка, лежащий на столе портного. Его подбородок покоился на деревянном теле инструмента, напоминающем женское. В его руках и пальцах была светлая сила. Во время игры Герберт отчасти превращался в танцора и спортсмена. Потоки музыки смешивались и перетекали друг в друга, задавая вопросы на языке молока и меда и давая ответы языком бури. Камерный ансамбль превратил концертный зал в удивительное место, где впору было рождаться бабочкам и ангелам. Два часа мы внимали голосам безупречно изготовленных музыкальных инструментов. Герберт Вудруфф наглядно демонстрировал силу и безграничную широту гения. Каждое движение его смычка подчинялось некоему священному порядку. Он был настоящим жрецом исполнительской техники, умеющим приводить публику в восторг виртуозным сочетанием жара и холодной сдержанности. Никогда еще я так не завидовал другому человеку. Когда-то я был способен послать футбольный мяч на пятьдесят ярдов. Я гордился этим, однако сейчас подобная способность показалась мне жалкой дешевкой. Под звуки финальной сонаты Баха, разрывающей пространство своей тайной гармонией, я размышлял о том, что в моей семье никто не знает нот и не умеет ни на чем играть.

Мы стоя рукоплескали Герберту Вудруффу и троим музыкантам его ансамбля, служившим оправой этому бриллианту. Я аплодировал и думал, что меня тяготит не отсутствие у меня таланта, а полное смирение с этим фактом.

Круг приглашенных в квартиру Герберта и Сьюзен был весьма узок, и мое включение в него казалось мне странным и вызывало некоторую тревогу. Я поехал на такси вместе со Сьюзен и четой Кингсли. Только в машине я по-настоящему ощутил всю избранность тех, кто удостоился этого ужина.

Сьюзен держалась отрешенно. Она сразу направилась на кухню и почти не выходила оттуда, помогая горничной. Я смешал коктейли для Мэдисона и Кристины. Я рассказывал им о жизни в Южной Каролине, когда в гостиной появился Герберт, держа под руку Моник. Его худощавая фигура еще хранила отсвет блестяще проведенного выступления, в его жилах вовсю пульсировал адреналин, полученный от игры и зрительских оваций. Такое состояние я видел у футболистов, уставших, но перевозбужденных после удачно проведенного матча. Чувствовалось, что Герберт пытается удержать неповторимые мгновения концерта. В его глазах сохранился экстаз недавнего триумфа. Маэстро Вудруфф одарил меня на удивление очаровательной улыбкой.