Мэрилин Монро - Дональд Спото

Это стало очевидным в марте, когда на занятиях в студии Мэрилин попросили сыграть сцену, в которой ей требовалось петь. Актриса встала перед группой и ломающимся голосом начала проговаривать первую фразу: «Я справлюсь, пока у меня будешь ты...» И вдруг в зале стало так тихо, что было бы слышно, как муха пролетит, — потому что Мэрилин заплакала. Но она продолжала петь дальше, концентрируя внимание на словах и мелодии и позволяя слезам течь по щекам. Всем казалось, что это было прекрасное выступление, блестящее вживание в образ, однако на самом деле Мэрилин была попросту перепугана. Она вовсе не играла: слезы выражали ее боязнь оценки Ли.

Если говорить об отношениях между Артуром и четой Страсбергов, то, по словам Сьюзен, их характеризовала взаимная антипатия. «Не могу сказать, была ли она следствием конкуренции или же того, что Артур хотел располагать полным контролем над Мэрилин. Мне кажется, есть две разновидности людей: те, кто добивается контроля, как мой отец и Артур, и те, кто желает получить одобрение, как Паула, Мэрилин или я». Друзья Мэрилин впервые заметили тогда, что актриса начала поправляться, что она слишком много пьет и часто подхватывает разные вирусные инфекции.

Где-то в районе 1 апреля Мэрилин увидела первую рабочую копию «Принца и хористки». Тогда, движимая яростью и, пожалуй, единственный раз в жизни, она подготовила длинное, подробное письмо, которое продиктовала своей новой секретарше Мэй Райс — когда-то она работала на Артура, а сейчас (поскольку драматург уже больше не нуждался в ее услугах) стала помощницей Мэрилин. «Это вовсе не тот самый фильм, который вы видели в последний раз [зимой предыдущего года в Нью-Йорке], — написала она Джеку Уорнеру, — и я боюсь, что данная версия — не такая удачная, как предшествующая, которая всем нам очень понравилась. Особенно это касается первой части картины, которая идет в куда более медленном темпе, и одна комическая сцена за другой перестают быть смешными, потому что кадры, показавшиеся кому-то чуть более слабыми, заменили красивыми картинками, отчего лента стала скучнее и не такой убедительной. Из-за некоторых неудачных монтажных склеек суть дела вообще теряется, как, например, в сцене обморока. Церемония коронации осталась такой же длинной, как и раньше, если не стала длиннее, и совершенно непонятно, к чему она вообще. Американского зрителя вид витражей не тронет в такой степени, как английского, зато нагонит на него смертельную скуку. Еще я удивлена, что такая значительная часть фильма лишена музыки, поскольку наша принципиальная позиция состояла в том, чтобы создать романтическое зрелище. Мы отсняли достаточно много материала, чтобы сделать из этого превосходную картину, нужно только возвратиться к прошлой версии. Надеюсь, вы не пожалеете усилий, чтобы спасти наш фильм»[373].

Это была деловая и конкретная рецензия, написанная изощренным и искушенным профессионалом, а не какой-то недоученной актрисой, пребывающей в расстроенных чувствах.

Однако, когда Мэрилин просматривала по существу ту же самую, сырую копию кинокартины в Лондоне, она отреагировала совершенно иначе. Судя по всем документам, сохранившимся в архивах киностудий ММП и «Уорнер бразерс», стратегия Мэрилин состояла в том, чтобы дать понять окружающим: Милтон потихоньку перемонтировал весь фильм. К занятию такой позиции ее, как показало последующее судебное разбирательство, в значительной мере подталкивал Артур.

Вначале она заявила, что Милтон должен предотвратить возможность плохого монтажа и озвучивания картины, тесно сотрудничая с Оливье и с тем, кто отвечал за монтирование ленты; затем она заявила, что указание фамилии Милтона в титрах фильма как исполнительного продюсера не было ни согласовано с ней, ни заслужено им. Однако, как вспоминал Джей Кантер, их агент в МСА, и как доказывает соответствующее соглашение «ММП-Уорнер бразерс», датированное 1956 годом, у Милтона это было оговорено в контракте, который был с ним подписан перед началом производства фильма. Да и сам Оливье, никогда не бывший скорым на то, чтобы приписывать кому-то другому свои собственные заслуги, сменил мнение и активно поддержал требования Милтона: ведь Грин добивался, чтобы его указали в качестве исполнительного продюсера и директора фильма не из пустого тщеславия, а из соображений будущей карьеры кинопродюсера.

Мэрилин же нацелилась порвать дружеские и профессиональные отношения с Милтоном и опереться исключительно на Артура, и потому она лицемерно использовала вопрос о надписях и титулах Грина в качестве предлога для того, чтобы избавиться от него. Однако если с актерским талантом у нее все было в порядке, то умение высказывать логичные и правильные мнения в деловых вопросах оставляло желать лучшего. Не умела она и признаться самой себе, что ее отчаянные попытки вкрасться в доверие к мужу и влезть ему в душу (а он был реально заинтересован лишь в том, чтобы захватить контроль над всем, что только давалось в руки) не соответствовали ни тому, что она знала о своем браке наверняка, ни тому, что подсказывала ей интуиция.

11 апреля Мэрилин, имея в качестве тылового обеспечения адвоката Артура, Роберта Х. Монтгомери-младшего, сделала попавшее затем в «Нью-Йорк таймс» заявление, где констатировала, что Милтон плохо управлял компанией «Мэрилин Монро продакшнз», что он предоставил ей ложную информацию по поводу отдельных контрактных договоренностей и приступил к доверительным переговорам без ее ведома и согласия. Как заметил Артур, Мэрилин располагала контрольным пакетом в размере 50,4 процента акций, а у Милтона имелось 49,6 процента.

Через пять дней, во время совещания в офисе Монтгомери, она спокойно заявила, что вице-президент ММП Милтон Грин, адвокат-юрисконсульт Ирвинг Стайн и бухгалтер Джозеф Керр с сегодняшнего дня уволены из ее компании и их заменили Роберт Монтгомери, Джордж Капчик (то ли деверь, то ли свояк Артура) и Джордж Ливайн, друг Артура, который прежде был работником городской коммунальной службы по уборке и очистке, а также торговцем коврами. Даже Роберт Монтгомери признал, что Мэрилин «в споре о внесении фамилии Милтона в титры картины продемонстрировала полное отсутствие рассудительности».

Публичный ответ Грина был полон достоинства и выдержан в тоне сожаления и удивления:

Мэрилин, видимо, не хочет реализовать задачи, которые мы перед собой поставили. У меня есть адвокаты, которые будут меня представлять, но я не хочу сделать ничего, что могло бы повредить ее карьере. Последние полтора года я посвятил исключительно Мэрилин. Практически я отказался от фотографирования.

Мэрилин не поколебалась дать ему публичную отповедь, хотя текст, подсунутый ей Миллером и Монтгомери, был для нее нетипичен, а представленные там факты неточными:

Милтон отлично знает, что мы уже полтора года не находили между собой согласия, и знает, почему так было. Являясь президентом компании и единственным источником ее доходов, я никогда не получила информации о том, что в картине «Принц и хористка» он взял себе должность исполнительного продюсера-директора фильма. Моя компания не была создана для того, чтобы необоснованно приписывать заслуги ее сотрудникам, и я не буду принимать участия ни в чем подобном. Моя компания не была также создана для того, чтобы отдавать 49,6 процента моих заработков мистеру Грину, а для того, чтобы делать более качественные фильмы, а также обеспечить мне более качественные роли и достойные доходы.