Мэрилин Монро - Дональд Спото

Как вспоминает Сьюзен, Мэрилин во время встреч четы Миллеров со Страсбергами частенько бывала напряженной и враждебной, а в конечном итоге взрывалась (причем часто без малейшего повода) гневом на мужа, который в подобной неловкой ситуации предпочитал выйти из комнаты без единого слова, нежели вступать с ней в препирательства. Мэрилин испытывала угрызения совести: «Если я не должна так с ним разговаривать, то почему он меня не стукнул? Он просто обязан меня ударить!» Таким манером ее наказывали в прошлом, и сейчас она ждала того же самого. Даже в присутствии столь проверенных друзей, как Ростены, супруги Миллеры, по воспоминаниям Нормана, сохраняли только «видимость супружеской гармонии», а реакцией Артура часто бывал уход в сон — «переход в укрытие», по словам того же Ростена, — поскольку он был «более запутан или даже завязан узлом, чем когда-либо прежде».

Мэрилин не могла вдохновить Артура писать ни качественнее, ни быстрее; не могла она и принести ему ребенка, что — по признанию писателя в позднейших мемуарах — было в большей степени ее мечтой, нежели его. Невзирая на то, что она думала, Мэрилин не ощущала себя музой своего мужа, зато считала себя неудачной партнершей. Да и продолжающийся творческий простой, пауза в работе способствовала у Мэрилин состояниям напряжения и тому, что она становилась инициатором скандалов. Все это стало причиной того, что в первые месяцы 1958 года она все чаще и больше пила. В марте из-за этого в доме в Роксбери дело едва не дошло до беды, поскольку Мэрилин, споткнувшись, слетела с лестницы — к счастью, всего только разбив как следует колено и покалечив правую ладонь стаканом с остатками виски, — и об этом написало агентство Ассошиэйтед Пресс.

Ростен припоминает, что в другой раз она сидела в одиночестве на приеме в своей манхэттенской квартире, потягивая дринк и «уплывая в иные миры; с первого взгляда было видно, что она утратила контакт с реальной действительностью». Когда он подошел к ней, то услышал: «Снова я не смогу ночью уснуть»; Мэрилин считала, что спиртное подействует на нее как наркотик. Аналогично другой ее друг, модельер Джон Мур, вспоминал, что когда одним воскресным утром явился к ней в квартиру сделать примерку, актриса приветствовала его хитрющей улыбкой: «Послушай, горничная вышла, — прошептала она, словно планировала какой-нибудь ловкий подвох, — дольем-ка себе водки к "кровавой Мэри"![379]»

Мэрилин после алкоголя часто чувствовала себя скверно, ее организм бунтовал, если она выпивала больше, чем одна-две небольшие порции; больше всего ей нравилось шампанское, после которого у нее не было никаких проблем с желудком. Однако спиртное поднимало у нее аппетит, и актриса, не видя причины любой ценой следить за внешностью, коль она все равно не показывается в Голливуде, стала быстро полнеть — ее стандартный вес всегда составлял пятьдесят два килограмма, а сейчас она поправилась на целых восемь. Немногочисленные фотографии, на опубликование которых Мэрилин выразила согласие в апреле, показывают ее новейший стиль одежды — она позировала в свободном черном платье рубашечного покроя или в так называемом «платье-мешке», удачно скрывающих ее располневшие формы. Иностранные журналисты выражали сожаление по поводу ее одеяний: «Она не должна этого носить, оно выглядит чудовищно», — уколол ее кто-то из Ассошиэйтед Пресс. Джон Мур согласился с этим и в стремлении дипломатично пересказать Мэрилин всеобщее мнение показал ей вырезку из немецкой газеты: в платье-рубашке, — писали там без обиняков, — Мэрилин Монро выглядит так, словно ее затолкали в бочку. Актриса отреагировала забавной уверткой, остроумно отпарировав: «Но ведь я же никогда не сидела в Западном Берлине!»

Ненароком могло показаться, что Мэрилин вообще никогда не бывала не только там, но и в Голливуде, который претерпевал быстрые изменения и где о ней почти позабыли. В апреле 1958 года минуло без малого два года с момента завершения последнего кинофильма, снятого актрисой в Америке, и боссы киностудий уже не ждали ее, как манну небесную. Совсем напротив, они создали двойников Мэрилин, по-обезьяньи копировавших ее: блондинок с пышными формами, которых часто одевали в давние костюмы Мэрилин Монро[380].

Однако агенты Мэрилин убедились, что актриса отдавала себе отчет в этой угрозе и в происшедших переменах; и действительно, в мае Мэрилин была готова принять предложение о возвращении в Голливуд — причем не только из желания делать чуть больше, нежели вести сплошные разговоры с Марианной Крис или выслушивать поучения Ли Страсберга, но и потому, что чете Миллеров не хватало денег. Актриса хотела, кроме того, использовать в своей работе то, чему, как она надеялась, ей удалось научиться с 1956 года. Она боялась потерять жизненную цель, считая, что в ходе психотерапии и на уроках драматического мастерства ей были предложены различные варианты дальнейшего поведения, но все они были чистой теорией. Сейчас Мэрилин хотела «иметь работу и цель в жизни, для разнообразия начать что-то делать», как она сказала Сэму Шоу и Сьюзен Страсберг. Мэрилин потеряла ребенка, ей пришлось отказаться от мечтаний о новом доме, она погрязла в бесплодной супружеской жизни, а когда рассматривала себя в зеркале, то видела тридцатидвухлетнюю женщину, все еще симпатичную, но слишком толстую, бледную и утомленную. И тогда она послушалась коллег из агентства МСА — Лью Вассермена, Джея Кантера и Джорджа Чейсина.

Вначале агенты доложили, что «Фокс» предлагает сделать несколько картин на основе мюзикла «Канкан», в которых она выступила бы вместе с Морисом Шевалье[381]; размышляли также над фильмом «К нам кто-то подбегает» с Фрэнком Синатрой, а еще — над киноинсценировкой романа Уильяма Фолкнера «Шум и ярость». Да, — подтвердили ей агенты, — в этих лентах она бы избежала возврата к ролям, которые считала для себя обидными и которые она, по собственным словам, будет впредь отвергать; ей не придется играть там таких женщин, как Лорелея Ли в картине «Джентльмены предпочитают блондинок», Пола в «Как выйти замуж за миллионера» и безымянная девица в «Зуде седьмого года».