Долгая дорога - Валерий Юабов

Его рабочий день начинается в четыре часа ночи: по домашнему телевизору он смотрит спецканал «Бизнес ньюс», следя за событиями большого бизнеса. Скажем, за японской и английской биржами, (ведь американская фондовая биржа – это лишь звено в большой цепи). К половине девятого Давид появляется в «Саммите». Утренняя поступь у моего партнера особенно энергична, он словно марширует, четко шагая по коридору, выложенному керамической плиткой. Вот он здоровается со мной и с улыбкой поднимает палец. «Знаешь, что вчера произошло? Сейчас услышишь…» И выдает мне краткую, но исчерпывающую сводку экономических новостей. Тем временем его компьютеры уже включены. Не спуская с них глаз, успевая следить за всеми, он неустанно изучает биржевые сражения. Изучает напряженно – «ни встать, ни пописать», иногда что-то яростно восклицая. Да-да, даже хладнокровный, выдержанный Давид порой срывается, хватается за голову: «Это несовместимо с логикой!» Но тут же, взяв себя в руки, спокойно опускается в кресло, закуривает – и снова, вглядываясь в экраны, что-то записывает. Он так занят, что к телефону я его не зову, а, уходя, запираю в нашем подвале… Поражаюсь – как он такие нагрузки выдерживает! И все же для разговоров со мной Давид находит время. Откинется на спинку кресла, неторопливо покуривая, и начинает: «погляди-ка, что я нынче выяснил…» Эти насыщенные мыслями и информацией разговоры звучали для меня, как лекции, стали моим университетом.

Чувство ответственности так велико в Давиде, что и за наши общие, и за мои личные неудачи в риелторском бизнесе он винит себя. «Я должен был предвидеть этот затяжной кризис! – не раз восклицал он. – Если бы я понял это вовремя, четыре года тому назад, то убедил бы тебя продать компанию. Почему же я не предвидел? Почему?»

Конечно же, Давид нашел ответ на этот вопрос. «Ложная информация! – С возмущением говорил он. – Ложь на правительственном уровне! Нам рассказывали, что дела в стране обстоят прекрасно, хотя сами все знали… А сейчас ищут «козлов отпущения!» Слушания в Сенате – это же не более, чем спектакль!»

Слушания эти часто транслируются по телевидению. Тема – одна и та же. В роли «козлов отпущения» выступают то банкиры, то брокеры-дилеры, то директора инвестиционных фондов. На этот раз «козлами» были владельцы и директора крупнейшей дилерской компании «Голдман Сакс».

«Ты погляди на них! – С нервным смехом говорит Давид и тычет пальцем в экран. – Эти аферисты еще оправдываются! Они продавали клиентам акции компаний, идущих к краху, будто не знали об этом. Но сами-то от акций избавлялись! Негодяи!»

Я киваю: конечно, негодяи. Но Давид очень точно называет сегодняшние изобличения спектаклем. Хотелось бы, чтобы громко прозвучали такие известные в России слова: «А судьи кто»? Глядя на этих «судей», мы с Давидом, как и миллионы других телезрителей, знаем, что сидят среди них герои шумных скандалов и нечистоплотных историй – неплательщики налогов, любители баров с полураздетыми танцовщицами, посетители самых дорогих курортов… Знаем, что с их легкой руки бесконтрольно, по блату, раздавались ипотеки некредитоспособным компаниям. Знаем… Но дают ли нам законы возможность вмешиваться, действовать быстро и эффективно? Так что мы можем сделать? Разве что, как и делает Давид, назвать слушания спектаклем. Или телевизор выключить…

* * *

Когда Давид, занявшись биржей, начал вникать в проблемы большого бизнеса, его поразило, насколько все страны стали взаимосвязаны экономически и политически. Кризис ударил по всему миру. «Пойми, – говорил мне Давид, – фундаментальный сдвиг, который произвел кризис, сравним по масштабам со сдвигом, вызванным Второй мировой войной. Америка впервые после Великой депрессии оказалась в такой финансовой пропасти. Потеряно больше 8 миллионов рабочих мест, государственный долг утроился, продолжает расти, перевалил за триллион с третью долларов! Я даже не знаю, сколько тут нулей, – грустно пошутил Давид. – А ведь через пять лет большая часть этого растущего долга должна быть погашена. Такое возможно лишь при экономическом росте в 6 %. Но для Америки – большой, развитой страны, возможен лишь рост, меньший вдвое. Что же будет?» И «профессор Кессел» тут же это пояснил, нарисовав безрадостную картину: налоговая реформа – повышение подоходных налогов, увеличение цен на бытовые услуги (без соответствующего роста заработной платы), понижение уровня жизни. Восстановление экономики будет медленным…

Свои невеселые прогнозы Давид заканчивал, вернувшись от «высот экономики» к нашим делам, совсем уж печально: «Валера, нам нужно продавать здание. Пока не поздно: ведь через год-другой мы получим уже совсем не те деньги». – «А как же “Саммит”?» – хотелось спросить мне. Но я не спрашивал. Я хорошо помнил его суровый приговор одной большой – и вроде бы даже растущей – риелторской фирме. Она (впрочем, как и некоторые другие) активно набирала сотрудников. «Гляди, какие молодцы! Тридцать новых сотрудников за два месяца. А всего их – двести!» – показал я Давиду строчки из объявления. «А сколько же домов в месяц они продают? И сколько получает хозяин фирмы за сделку?» – Я нашел и это: «продают по десять домов в месяц, а хозяин за сделку получает пятьсот долларов». Давид поднял брови: «Но и тратит не меньше! Когда приход равен расходам, это уже не бизнес. Это акт отчаяния».

* * *

И вот настал, наконец, день, когда моя «разумная половина» победила. Выслушав очередные печальные новости о положении в стране, я остался в офисе с Давидом, не вняв зову души. Да пожалуй, я уже и не слышал этого зова. Очевидно, тайная работа свершается в нашем подсознании, иначе и не объяснишь, почему за считаные мгновенья решаем мы иногда проблему, которую не могли решить годами. Видно, это и произошло со мной. В душе было удивительно спокойно, никаких следов прежнего противоборства. Никакой грусти о том, что надо расстаться с фермерством. И совесть не мучала: я знал, что сделал все, что мог. Теперь я был в силах отойти от любимого дела так же решительно и без оглядки, как Давид.

В этом моем жизнеописании есть уже глава о детях – «Остановись, мгновенье!» Но ведь о главном в нашей жизни – о том, что оставляешь после себя, не перестаешь размышлять. И вот я снова возвращаюсь к этим размышлениям.

Начну с моего первенца Даниела.

…Лестницы у нас в доме старые, иссохшие. Ступеньки скрипят, каждая по-своему. И для каждого из нас исполняют иную мелодию. Шла, например, мама – ступеньки скрипели протяжно, глубоко, я бы сказал – степенно. Короткие, прерывистые звуки – это сбегает вниз моя энергичная женушка. Поскрипывают чуть слышно – под худышкой Викой. Но вот уже не скрип, а грохот: это, конечно, Даниел! То бежит, то скачет со ступеньки на ступеньку, то пересчитывает их, съезжая животом вниз. А если Даниель в хорошем настроении, как почти всегда, он ухитряется сочетать все эти способы.

Я помню этот грохот, повторявшийся чуть ли не каждое воскресное утро, когда мой сынок спускался вниз – «почитать на диване». Было ему тогда лет десять, и я с радостью видел у него в руках, скажем, «Таинственный остров» Жюль Верна, а не какую-нибудь слюнявую чепуху, какой полна американская детская литература, вроде «Ужастиков» Роберта Стайна. Этими «Ужастиками» Данька увлекся, едва научившись бегло читать, после шести лет. Конечно, то, что он начал с такого чтения, было нашей со Светой промашкой. И мы старались ее исправить.