Долгая дорога - Валерий Юабов

Все это прекрасно, конечно. Но как же пусто без него в доме! Как не хватает его молодого голоса, его постоянных острот и шуток… Да просто его присутствия.

Дом наполняется радостью, когда Даниел приезжает на каникулы. Каждая минута общения с сыном приносит мне эту радость.

…Утро. Я, как и обычно, встаю первый. Захожу к сыну с порцией имбиря и кружкой чая.

– Пузырек, просыпайся!

Пузырек – это нежное обращение к маленькому Даньке. Сейчас он, по правде сказать, больше похож на заспанного медведя. Но нежность-то у меня осталась прежняя… Сын отцовское пристрастие к восточной медицине принимает снисходительно, имбирь проглочен. Но в ту же секунду я крепко схвачен за ногу. Начинается утренняя игра.

Повернувшись на живот, Даниел произносит тихо, но величественно:

– Вы знаете, что делать.

– Именно для этого я здесь, мой любимый сын! – Отвечаю я словами персонажа восточной сказки. – Слушаю и повинуюсь!

Со столика возле кровати беру я некий предмет, напоминающий деревянную вилку с длинной ручкой. Это чесалка (предвижу удивление европейских читателей). Уж не помню, каким образом и когда приобрел мой сын экзотическую восточную привычку: он любит, чтобы я или Света с утра почесывали ему спину. А мы и рады побаловать сына, чесалок для него накупили целую кучу. Поработав чесалкой, я перехожу к процедуре более полезной: делаю сыну массаж. Руки у меня не слабые, но и работа нелегкая: спина у него вроде камня. А Данька лежит себе, наслаждается, глаза от удовольствия сузились, на лице улыбка.

Покончив с утренними делами, он уходит в спортивный клуб – на тренировку по дзюдо. А, вернувшись, сообщает, что теперь он в моем распоряжении. Занятие у нас сегодня важное: поспел виноград, надо собирать.

Мой виноградник… Ну как о нем не рассказать? Это мое хобби, которому я отдал немало сил и времени. Восемь лет назад посадил я возле фасада своего нью-йоркского дома куст зеленого винограда. Он разросся – теперь это уже виноградник. Над площадкой перед подъездом пришлось построить стометровую металлическую опору. За эти годы вся она покрылась извивающимися гибкими лозами. Наступает май – из их сочленений начинает капать сок, так обильно, что на кирпичной площадке образуются лужицы, в которых, радостно чирикая, купаются воробьи. А наверху, среди лоз, вьют гнезда малиновки, в густой листве раздается писк их желтоклювых прожорливых птенцов. Разлетаются они к июлю, когда с лоз уже свисают тяжелые гроздья зеленого винограда. К этому времени бесплатное угощение начинает пользоваться растущей популярностью и у других птиц, а также у ос, шмелей и прочих насекомых. Как-то раз мы с Эстер наблюдали, как неторопливо и со вкусом лакомится виноградом узкоголовый серо-белый дятел. Расположившись среди гроздьев, как на кресле в кафе, он несколько раз пронзал клювом одну виноградину, выедая только мякоть. Наполненная светом кожица оставалась висеть прозрачным мешочком. Дятел принимался за другую ягоду… Ежедневно посещали виноградник белки, после их налета на площадке оставался десяток-другой опавших ягод. Подсушенные солнцем, они превращали площадку в пятнистый коврик из изюма, над которым вились насекомые. Площадку приходилось обмывать водой из шланга, подметать – и Света, орудуя метлой, ворчала: «Ждешь, чтобы шмель меня цапнул? Виноград поспел, пора снимать!» К началу августа я убеждался, что на самом деле пора: ягоды становились сладкими и сочными.

И вот сегодня мы с Данькой принялись за дело. Пользоваться стремянкой сын мне не дает: считает, что его плечи надежнее. Устроившись с удобством, я, посмеиваясь, думаю, что вправе восседать на плечах наследника рода: ведь сил на него положено было немало, пусть теперь и он покряхтит. Но сын способен выдержать и не такую ношу. Для него это всего лишь разминка. И я, восседая, щелкаю щипчиками, я опускаю тяжелые гроздья в целлофановые мешочки, которые подносит мне дочурка, Эстер. И чувствую себя в эти минуты… Но разве об этом расскажешь? Впрочем, думаю, что многие отцы хорошо меня поймут.

Для меня имя «Эстер» как-то особенно тесно связывает ее с мамой. И не только имя. Всего лишь первый год жизни маленькой Эстер прошел на глазах у мамы, но ее любовь к внучке родилась в ту минуту, как она прижала к себе пухленькое тельце новорожденной. Бабушка Эстер радовалась каждому движению внучки. Радовалась ее первым словечкам. Радовалась ее живости, неуемной энергии. Тому родству характеров, которое уже тогда начинало проявляться.

…Мама, уже тяжело больная, сидит, откинувшись на спинку дивана. У ног ее играет годовалая Эстер. «Джони бивещ, – просит бабушка, – принеси-ка мне скамеечку под ноги». И малышка, энергично топая толстенькими ножками в белых башмачках, тут же отправляется на поиски скамеечки. Находит ее в дальнем конце комнаты – и тащит к бабушке, прижав скамеечку к животику в памперсах. Пыхтит, покраснела – скамеечка трется о памперсы… Притащила… Бабушка не скупится на благословения. А малышка, очень довольная, улыбается и хлопает в ладоши.

Маленькая Эстер росла отчаянной шалуньей и непоседой, намного перещеголяв и старшего брата с сестрой, и даже неуемного моего кузена Юрку. Я разделил ее существование на две части: Эстер спит и Эстер бушует. Она болтала, хохотала, визжала, она постоянно чего-то требовала. «Безобразница! – Кричал Данька после очередной ее выходки. – Меня за такое отец отшлепал бы и в угол поставил!» Что правда, то правда. Я много раз готов был дать Эське взбучку – но чаще всего, словно по мановению волшебной палочки, словно фея из сказки, появлялась ее защитница. Моя терпеливая женушка Света – надо видеть, какую доброту излучает ее улыбка – обнимала шалунью. «Эстер, папе не терпится, чтобы из тебя поскорее выскочила обезьянка»… И рука моя опускалась.

Я старался стать другом шалуньи-дочки. Надеюсь, что мне это удалось – даже еще в то время, когда для этого приходилось участвовать в ее играх. Помню, как перед тем, как забрать ее домой из школы мы бегали наперегонки: кто первый добежит и дотронется до телефона, потом – до кабельного столба и, наконец, до нашей припаркованной машины. За нашим состязанием следили, словно на стадионе, многочисленные зрители: дети и родители на школьном дворе. И вопили, как на стадионе: «Эстер быстрее!» «Папа, не зевай!» А Эська хохочет, визжит…

Но дружба дружбой, а от правил своих, от поведения требовательного отца, я не отступался.

* * *

По утрам я будил Эстер, как и старших детей, не позже шести. Заходил в детскую комнату с порцией имбиря и меда. Проглотив ее, Эська тут же снова закрывала глаза, но я уже присаживался возле – теперь с «порцией» чтения: с антологией англоязычной поэзии. Уложив дочку спинкой вверх, я принимался за массаж, а сам читал вслух, заглядывая в открытую книгу – «Пробуждение» Хаусмена:

Пробуждая дочку, я читал ей свои любимые стихи, но обычным ее чтением были, конечно же, детские книжки на русском языке и на английском, чаще всего – сказки. У Даньки и Вики любимой сказкой была «Белоснежка», а Эстер снова и снова просила: почитай «Снежную королеву!» Подъезжаем мы, бывало, ранним зимним утром с моей первоклашкой к школе – двери еще закрыты, минут десять придется ожидать в машине. Но у нас с собой любимая сказка. Эстер слушает завороженно, поглядывая то на картинки, то в окна машины. А за ними, словно современная иллюстрация к старой сказке, нью-йоркское царство Снежной Королевы. Деревья в снежных шапках, фигуры озябших, согнувшихся под пронзительным ветром людей…