Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

нарасхват. Куда же ты, За-и-ра-а! — И Ашакодо, свесившись с лестницы, закричала вслед: — Если тебе нужны песни и сказы, возьми тетрадь у Ахмади. У него все записано…

Раскладывая по тарелкам хинкал, Ашакодо разговаривала сама с собой:

— Если орел прилетел к твоему подолу, не выпускай его. Обычно бывает так: откуда улетает орел, туда садится ворона.

Хотя Ашакодо и ни к кому не обращалась, а делилась мыслями, так сказать, сама с собой, Магомед услышал ее.

— Ты на кого это намекаешь? — угрожающе выпрямился он.

Но Ашакодо поспешила исправить свою оплошность:

— Дорогой, не надо ссориться, ты у меня настоящий орел, — и она погладила мужа по плечу. — Что люди скажут, услышав наши ссоры?

— А ты думай, что говоришь… орел улетел — ворона села… — все более распалялся Магомед: видно, сравнение это крепко задело его за живое. — Ты, наверное, сама была вороной, когда я на тебе женился.

— Вы слышите, мусульмане, это я-то была вороной! — воскликнула Ашакодо, совсем забыв о том, что ссоры надо скрывать от людей. — Да мне тогда было всего девяносто девять лет.

— А мне восемьдесят один, — подбоченился Магомед. — А восемьдесят один, как известно, меньше, чем девяносто девять. К тому же во мне горел такой огонь, что если бы птица залетела ко мне под мышку, она бы зажарилась, как на костре.

— Вуя, ты что хочешь этим сказать? — с возмущением наступала на него Ашакодо. — Выходит, во мне не было огня. Так иди к той, у кого он есть. Подумаешь, плакать не стану. Что нас связывает? Только бумажка из сельсовета. Делить нам нечего и растить некого.

— Вот опять ты намекаешь… опять у тебя получается, что это я виноват, что у нас нет детей. А между тем это не моя вина, видит аллах, — и Магомед воздел руки к небу, как бы призывая аллаха в свидетели своей правоты.

…Уже темнело, когда Заира вышла из дома с медным кувшином. Она шла к роднику у подножия горы. Вообще-то в аул давно был проведен водопровод, и к роднику теперь ходили как на прогулку. Правда, старики утверждали, что этот родник обладает целебной силой. Зимой вода в нем была мягкой и теплой, а летом — студеной.

У родника происходили свидания, случайные и преднамеренные. Поэтому Заира нисколько не удивилась, когда из-за зеленого крыла холма показался Ахмади.

— Добрый вечер, Заира. Оставь кувшин. Пройдемся немного.

— Боюсь встретить отца. Он как раз в это время возвращается из сада.

— А мы пойдем нижней дорогой. — И, взяв у нее кувшин, он спрятал его в охапку сена. — Давай поговорим открыто. Скажи, ты… любишь кого нибудь?

— Не-ет…

— Честно? Если любишь, признайся…

— Я так быстро не привыкаю к людям.

— А я не признаю никаких привычек. Уважение там, дружба… все это чепуха на постном масле… Любовь… только любовь… настоящая. Такая… такая…

— Какая «такая»?

— А вот чтобы все время думать об этом человеке. И хотеть его видеть всегда, каждую секунду. И защищать от всех бед. И еще, чтобы если ты потеряешь его, то и жизнь бы теряла смысл.

— Смотри-ка! Это ты в какой книге вычитал?

— И не вычитал. Я сам так думаю.

— И ты много знаешь народных песен и преданий?

— Угу. У меня целая тетрадь записей. А знаешь, зачем я записывал?.. Чтобы тебе подарить.

— А чего же не даришь?

— Подожду еще. Посмотрю, как ты будешь себя вести.

Девушка смотрела на горы, которые она видела десятки раз, и не узнавала их. Прислушивалась к говору родничка — и сердце ее переполнялось нежностью. Она видела тени диких абрикосовых деревьев, упавшие на дорогу, и в легком воздушном кружеве теней улавливала очертания чего-то нового, незнакомого ей прежде.

…После этой встречи Заиру словно подменили. Она стала рассеянной. Эта перемена не укрылась от матери.

— Заира, что с тобой, уж не заболела ли ты? — воскликнула Умагани, когда Заира выронила из рук тарелку с урбечем.

— Нет… то есть да. Мама, можно я пойду погуляю, у меня что-то голова болит.

— Еще чего! Вари снова урбеч! И пол испортила. Да незачем тереть тряпкой. Это надо теперь смывать стиральным порошком. За всем нужен глаз да глаз. Доверишь им что-нибудь — только утроишь себе работу, — ворчала Умагани, глядя, как растекается по полу урбеч, распространяя запах масла и меда.

«Вот так всегда получается, когда спешишь, — с досадой думала Заира, снова смешивая мед с маслом и помешивая урбеч на медленном огне. — И угораздило же меня задержаться. Ушла бы на две минуты раньше — и гости меня не застали бы. А вдруг он не дождется, вдруг уйдет…» — и Заира машинально вращала деревянной ложкой в эмалированной миске.

Наконец урбеч готов. Заира поставила миску перед гостями и сейчас же незаметно выскользнула из дома, боясь, как бы мать опять не задала ей какую-нибудь работу.

Но когда она пришла к условленному месту, Ахмади там не было.

— Так и есть, не дождался, — проговорила вслух Заира, — обиделся, наверное, — и природа вокруг показалась ей пустынной, скучной и безжизненной. Она села на плоский камень, обтесанный ветрами и непогодой, и собралась заплакать. Добрая и мягкая, во всем уступающая людям, безропотно отдающая младшим сестрам свои вещи, отчего мать говорила: «Они тебя общипывают, как петуха», — Заира была строга с парнями, но, как видно, до поры…

Ахмади между тем вовсе не ушел, а наблюдал за ней, спрятавшись за скалой. Увидев ее готовое к слезам лицо, он вышел из укрытия.

— Ты! — вскрикнула Заира, мгновенно просияв, — а я думала… — опомнившись, она снова приняла неприступный вид.

— Что же ты думала? — и Ахмади подошел к ней совсем близко, пытаясь заглянуть в глаза.

— Я думала, что ты… не хочешь… подарить мне свои тетради.

— Ах тетради, — вспыхнул Ахмади. — Значит, я тебе только для этого нужен. Так вот, я принес тебе… Возьми!

И, положив на камень связку общих тетрадей, он гордо удалился.

И Заире ничего не оставалось, как, зажав под мышкой злополучные тетради, вернуться в аул. Она вошла в дом с таким убитым видом, что мать испугалась: «Вай, сглазили мою дочку. Ты же у меня была как комната, открытая с четырех сторон. Что с тобой, почему ты так замкнулась? Откройся мне, доченька. Нет вершины, куда нельзя было бы проложить тропинку».

Тут она заметила в глазах дочери слезы.

— Этого еще не хватало! Мало мне одного плаксы, твоего братца. Чем выдумывать себе огорчения, шла бы лучше стирать.

И Заира, вздохнув, принялась за стирку. Но в мыльных пузырях, вспыхивающих под руками, она видела его лицо. А подняв голову, наталкивалась глазами