The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

империей, Ираном и Британской империей были не менее важны, чем агрессивные решения армейских командиров на местах. Такой военный империализм не приводил к созданию границы. Это было государственное дело, которое неизменно сотрясало основы нерусских обществ, подвергавшихся нападению, но не приводило к построению новых типов общества.

В-третьих, в отличие от индейцев Северной и Южной Америки, попавшие в беду народы Центральной Азии имели возможность (зачастую минимальную) заручиться поддержкой внешних союзников или хотя бы быть принятыми в качестве изгнанников в какой-либо третьей стране. В лучшем случае североамериканские индейцы могли бежать в Канаду, но лишь немногие из них получили там убежище. Народы Кавказа, втянутые в паутину исламской солидарности, могли, по крайней мере, рассчитывать на признание в Османской империи. Народы мусульманской Центральной Азии, оказавшиеся в клещах между российским царством и китайско-маньчжурским империализмом, к концу XVIII в. имели мало возможностей для маневра, хотя некоторые из них смогли еще некоторое время продержаться между двумя великими империями. Некоторые из них до 1864 г. платили дань и России, и Китаю. С 1820 г., когда контроль Китая над Синьцзяном стал ослабевать, там и в Коканде, расположенном по другую сторону границы, начались восстания мусульманского населения. Вплоть до 1878 года предпринимались неоднократные попытки создания независимых мусульманских государств на пространстве между империями. За исключением ряда сибирских народов, жертвы царской экспансии смогли сохранить свободу действий, которой были лишены индейцы Северной Америки.

В-четвертых, можно говорить о пограничном нашествии переселенцев в двух крупных регионах: Западной Сибири и казахских степей. С самого начала в XVII веке русское завоевание обширных сибирских пространств к востоку от Уральских гор было обусловлено спросом на звериные шкуры и меха, благодаря чему регион стал частью более широкого узла, связывающего леса Северного полушария с европейскими и китайскими рынками. Но ресурсы, которые осваивали охотники и трапперы, были слишком обширны, чтобы возникла настоящая "пушная граница". Как и в Северной Америке, коренные народы поначалу смогли в полной мере воспользоваться новыми рыночными возможностями. Но их положение ухудшалось по мере того, как в конце XVIII века набирала обороты сельскохозяйственная колонизация Западной Сибири, впервые ставшая возможной после 1763 года благодаря строительству дороги от Урала до Иркутска на Байкале; тогда до китайской границы оставалось совсем немного. Нужно было прорубить в лесу ленту длиной в тысячи километров и уложить покрытие, способное выдержать повозки и сани. Это было крупное техническое достижение, осуществленное за несколько десятилетий до работ на Орегонской тропе в США и более чем за столетие до строительства Транссибирской магистрали. Так называемый тракт проходил настолько далеко на юг, что необходимость в опасных переправах через реки была сведена к минимуму. Он стимулировал рост существующих по пути населенных пунктов, особенно Омска, который в 1824 году стал резиденцией сибирского губернатора. Но это также способствовало эксплуатации природы и сильно повлияло на условия жизни коренных сибирских народов.

Вторым переломным моментом стало освобождение крепостных крестьян в 1861 году. Правда, это не обеспечило им полной мобильности - законодательное ограничение, привязывающее их к деревенской общине, было снято только в 1906 г., но сотни тысяч людей смогли обойти это. В 1880-е годы из Европейской России в Сибирь эмигрировало в среднем 35 тыс. человек в год, в 1890-е годы - почти 96 тыс. человек, а пик наплыва после 1906 года пришелся на два года позже - 759 тыс. человек в год. Возникли многочисленные противоречия между пришлыми и более ранними переселенцами в Сибирь - старожилами, которые во многом адаптировались к натуральному хозяйству сибирских народов и порой даже не знали своего русского языка.

Последствия новой колонизации были катастрофическими для коренных народов. Их социальный потенциал сопротивления был столь же низок, как у североамериканских индейцев по отношению к евроамериканцам или у монголов по отношению к ханьцам. Возрастающие трудности охоты и рыболовства, долговое бремя, алкоголь подрывали традиционный уклад жизни и культурные ориентации. Вплоть до Охотского моря, а на востоке еще и под давлением китайских переселенцев, коренные сибиряки либо безуспешно пытались приспособиться к новым условиям, либо еще глубже уходили в леса. Как и индейцам Южной Америки, им не было предоставлено даже защитное убежище в виде резерваций.

Наиболее важным регионом для сельскохозяйственного заселения была казахская степь - территория между Нижней Волгой и подножием Алтайских гор в районе Семипалатинска (современный Семей). Для защиты от кочевых казахских всадников (объединенных в большие "орды") и от степных народов, таких как башкиры, Русское государство в 1730-х годах начало строить цепь крепостей, главной из которых поначалу был Оренбург. Из них представители царя вели политику, смешивая переговоры с разделением и запугиванием, но, несмотря на многочисленные успехи, степная граница была взята под контроль лишь в XIX веке. Уже в 1829 году, когда Александр фон Гумбольдт по приглашению царя посетил этот регион, ему был предоставлен большой казачий эскорт для прохождения маршрута между Оренбургом и Орском, который считался особенно опасным. Кочевые всадники часто совершали набеги на русскую территорию, уводя людей и скот, часть людей продавали в рабство в Хиву, где они, видимо, ценились для ирригационных работ. Русские солдаты наблюдали за событиями в степи со своих деревянных башен. Вхождение казахов в состав Российской империи происходило не путем быстрого завоевания, а медленно, в ходе специальных военных экспедиций и постепенной замены феодальных отношений на имперское подчинение. Целью было не только обезопасить регион, но и превратить кочевников-скакунов в земледельцев и "цивилизовать" их в рамках общеимперских структур.

Еще более глубокое влияние оказало переселение русских и украинских крестьян, которые принялись за обработку окраинных участков степи более энергично, чем это делали казаки с их полукочевым смешанным хозяйством. Как и ранее в Сибири, первоначальным толчком послужило раскрепощение крестьянства, но и в этом случае мощную помощь оказало государство. Степное положение 1891 г. резко ограничило право казахов на владение землей. Кочевники-скотоводы, которых мало кто мог склонить к оседлости, были оттеснены на юг и отрезаны от более влажных пастбищ, необходимых для пастбищного цикла. Здесь бросается в глаза сравнительная хронология. Только в 1890-х годах, когда на Среднем Западе и в приграничных районах Высокого Вельда уже не осталось "бесхозных" земель, открылась южнорусская степная граница. И здесь это происходило за счет коренных жителей, хотя они не исчезали в закрытых анклавах, а продолжали кочевать по окраинным землям. Наиболее ярким примером такого рода в царской империи стало казахское поселенческое пограничье, где кочевой образ жизни был вытеснен крестьянским плугом. Конфликт был не столько между населением, находящимся на разных "ступенях развития", сколько между различными типами общества