Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Киллам Уилбер - Кен Уилбер

Я взглянул на Сэма и понял, что я говорю собравшимся:

«Немногие помнят, что именно здесь, в Боулдере, я сделал Трейе предложение. Мы тогда жили в Сан-Франциско, но я привез Трейю сюда, чтобы она познакомилась с Сэмом и чтобы он сказал мне, что он про нее думает. Сэм поговорил с Трейей всего несколько минут, а потом улыбнулся и сказал примерно так: "Я не просто одобряю твой выбор — я не понимаю, как тебе удалось ей понравиться". Тем же вечером я сделал Трейе предложение, а она сказала: «Если бы ты не сделал мне предложение, я бы сделала его сама». Получается, что в каком-то смысле наша жизнь началась здесь, в Боулдере, рядом с Сэмми, вот и закончилась она здесь, рядом с Сэмми».

Мы установили маленькие памятники Трейе: в Сан-Франциско, где на его открытии о ней вспоминали Вики Уэллс, Роджер Уолш, Френсис Воон, Эндж Стефенс, Джоан Штеффи, Джудит Скатч и Хьюстон Смит; и в Аспене, где прощальные слова говорили Стив, Линда и Хлоя Конджеры, Том и Кэти Крамы, Амори Лавине, отец Майкл Абдо и монахи монастыря Сноумасс. Но получилось так, что все слова в тот день суммировал Сэм двумя предложениями:

— Трейя была самым сильным человеком из тех, кого я знал. Она учила нас жить, она учила нас умирать.

Потом стали приходить письма. Меня больше всего поразило, что во многих из них речь шла именно о тех событиях, которые я описал здесь. Возможно, под влиянием горя, но мне показалось, что в том, что происходило в последние два дня, участвовали сотни человек.

Вот письмо, которое прислали мои родные — собственно говоря, это стихи, написанные моей тетей («Это поминальные стихи, которые, как нам кажется, символизируют Трейю, с которой мы все когда-нибудь соединимся. В этом мы абсолютно уверены»).

В письмах, как я мог убедиться, повторялись слова «ветер», «сияние», «солнце» и «звезда». Я все время думал: откуда они это знают?

«Поминальные стихи», которые «символизируют Трейю», были очень простыми:

Не стой на моей могиле и не плачь;

Меня здесь нет. Я не сплю.

Я — тысяча дующих ветров.

Я — алмаз, мерцающий на снегу.

Я — луч солнца на налившемся колосе.

Я-мягкий осенний дождь.

Когда ты проснешься в утренней тишине,

Я буду стремительным порывом взлетающих птиц

И тишиной их плавного кружения в небе.

Я звезда, что мягко светит в ночи.

Не стой на моей могиле и не рыдай,

Меня здесь нет…

А вот письмо от женщины, которая видела Трейю один раз в жизни, но тем не менее осталась заворожена ею. (Я не переставал думать, как это все похоже: единственное, что вам надо было сделать, — это один-единственный раз увидеть Трейю…)

«Этот сон приснился мне в ночь на понедельник; тогда я еще не знала, что Трейя доживает последние часы своей жизни.

Как и большинство остальных людей, я была под сильным впечатлением от ее необыкновенной души, и с тех пор ношу с собой это впечатление, как и свет, который, казалось, окружал ее. Единственный раз, когда мне довелось испытать что-то подобное, было, когда я увидела Калу Ринпоче».

(Когда Калу узнал о ее смерти, он совершил специальный молебен в память о Трейе. В память о Ветре Дакини.)

«Может быть, именно поэтому мне и приснился той ночью сон про нее — казалось бы, ни с того ни с сего. Слишком у многих людей она жила в душе.

В этом сне Трейя лежала — точнее, парила в воздухе… Когда я посмотрела на нее, то услышала громкий шум и очень быстро поняла, что это шум ветра. Он обдувал ее тело, и оно стало вытягиваться и становиться тоньше, пока не стало прозрачным и не засветилось приглушенным светом. Ветер продолжал дуть рядом с ней и сквозь нее, и одновременно этот ветер был музыкой. Тело ее становилось все прозрачнее и прозрачнее и наконец слилось с белым снегом на склоне горы… потом оно стало подниматься на ветру все выше и выше к белым кристаллам, сияющим с вершины горы, а потом превратилось в мириады звезд и, наконец, растворилось в небе.

Я проснулась в слезах, исполненная благоговения и ощущения чего-то прекрасного…»

Письма шли и шли.

После церемонии прощания мы все посмотрели запись выступления Трейи в Виндстаре. И у меня в сознании промелькнуло воспоминание, самое тяжелое из всех, воспоминание, которое никогда не забудется: когда нам только прислали из Виндстара эту кассету, я включил ее для Трейи. Она сидела здесь, в кресле, была слишком измождена, чтобы шевелиться, на лице ее была кислородная маска, и ей было очень плохо. На кассете была Трейя, которая с такой силой и прямотой произносила речь — всего пару месяцев назад. На этой кассете она сказала: «Я больше не могу игнорировать смерть, поэтому внимательней отношусь к жизни». Это была речь, которая заставила плакать взрослых мужчин и подняла весь зал для радостной овации.

Я посмотрел на Трейю. Посмотрел на кассету. В уме совместились обе картинки. Сильная Трейя и Трейя, которую скрутил страшный недуг. И тогда Трейя спросила меня, несмотря на то что ей было плохо:

— Я все сделала правильно?

В этой жизни мне посчастливилось увидеть воплощенную в человеческом теле прекрасную пятиконечную всеобъемлющую звезду, лучезарную звезду окончательного освобождения, звезду, которая для меня всегда будет носить имя Трейя.

Алоха! Счастливо, моя возлюбленная Трейя. Я уже нашел тебя и всегда буду находить вновь.

— Ты обещаешь? — последний раз прошептала она.

— Я обещаю, моя возлюбленная Трейя.

Я обещаю.

Трейя (на переднем плане) и Кэти на ранчо Попа, 4 июля 1951 г.

Рэд и Трейя в «Фиесте», Сан-Антонио, 1967 г. Фото Билло Смита

Период работы в «Виндстаре», Аспен, август 1975 г.