«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

А вот другой разговор. Я встречаю его на прогулке, и он начинает жаловаться на плохое действие от утреннего «кофе» на его организм.

Я: В чем же в точности заключается это вредное действие?

Он: Видите ли, я боюсь, что немцы туда кладут успокоительные специи, вроде брома и т. д.

Я: Право, не замечаю никакой разницы, и притом на кухне возятся наши же товарищи. Мы бы знали. Но все-таки, в чем же конкретно выражается действие?..

Он: Я боюсь, что если нас скоро освободят, то жена будет мной очень недовольна.

Я: Что за странная идея! Почему же?

Он: Она найдет, что я слишком… спокоен.

Я: А, вот в чем дело! Но скажите, каким образом, при отсутствии здесь дам, вы обнаружили это явление?

Он (краснея): Так, по совокупности всех признаков и из разговоров с товарищами.

Довольно скоро вместе со многими другими зубрами он был освобожден. Не знаю, что и как заметила его жена; это, во всяком случае, было ненадолго, потому что вскоре, надев немецкую полицейскую форму, он отправился куда-то в Германию или дальше. Был ли действительно губернатором, не знаю; по слухам, уцелел и запрятался куда-то в D. P.[908].

Птицей того же полета был Дориомедов, который в лагере занимался доносами, а жена его делала ту же работу снаружи, среди наших жен. К общему удивлению, супруги Дориомедовы оказались среди жертв боев в августе 1944 года в Париже: они попали под пулемет где-то около Jardin des Plantes[909]. «Русские новости» утверждали[910], не приводя оснований, что они шли куда-то с поручением от Résistance. Значит ли это, что они хотели поправить свою репутацию? Невозможного в этом нет: чего мы только не видали! Верней всего, по-моему, что они просто случайно попали под пули.

Активно вредным человеком был некий Иегулов: он еще до войны выступал в печати как ненавистник Советского Союза и в лагере стал лидером некоторой части германофильствующего офицерства. Иегулов выступал на «закрытых» собраниях этой публики с программными докладами, с призывом к погромам «жидов и жидовствующих», относя к этой последней категории всех нас; организовывал систематическое прослушивание всего, что говорилось у нас в камере, и пересылал куда-то ежедневные отчеты. После того, как немцы его освободили, он уехал в Берлин[911].

Поговорим теперь немножко о «младороссах», с которыми мне пришлось встретиться в лагере. Уже до лагеря я видел образчик этого течения в лице Потемкина, твоего коллеги по Сорбонне (certificat de géologie). Он как-то заявил нам, что младороссы — самая левая из белоэмигрантских организаций, что они — за советский строй, но без коммунистов, с царем из дома Романовых, и с тем, чтобы предварительно Гитлер очистил Россию от евреев: «Пусть он войдет туда на полгода, произведет чистку, а потом освободит нам место». Я ему ответил, что хотя они и стоеросы, но не годятся даже на то, чтобы отлупить ими их лидеров.

В лагере младороссов оказалось довольно много: Воронцов-Вельяминов, Кривошеин (бывший), Казем-Бек (художник, отец их лидера), Романовский-Красинский (полувеликий князь), Филоненко (бывший; чем только он не побывал), Шевич; были и другие, но я не помню их фамилии. Все они утверждали, что немцы арестовали их за патриотизм. Этого я что-то не замечал. Патриотически вел себя полувеликий князек. Кривошеин, который давно порвал с ними, был настоящим патриотом. Филоненко все время, пока был с нами, тщательно скрывал, что когда-то был младороссом, и выдавал себя за сверхпатриота, и то спасибо. Но остальные?

Воронцов-Вельяминов, великий начетчик, приискивал у святых отцов аргументы, чтобы оправдать немецкий расизм и истребление евреев. Казем-Бек ни в чем не проявлял своего патриотизма. Шевич был все время против нас вместе с германофилами и зубрами; невозможно было отличить его от графа Игнатьева. После лагеря некоторые стали проявлять антинемецкие настроения: так случилось с Потемкиным, Воронцовым-Вельяминовым и Шевичем; последний сейчас является священником патриаршего толка[912].

Как не вспомнить при этом Третьякова? Третьяков, из известной купеческой семьи, был когда-то полковником и военным агентом в Китае[913]; так сказать, военный дипломат. В лагере проявлял себя явным и активным германофилом: мешал служить обедню, потому что не признавал патриаршей церкви; утаскивал из аудитории черную доску, чтобы мы не могли читать лекции и вести занятия; читал секретно лекции об авиации — немецкой и союзной, прославляя вовсю могущество, техническое превосходство, героизм и рыцарский дух немецкой авиации; изучал немецкий язык (вместе с Чудо-Адамовичем) с тем, чтобы сделаться немецким губернатором где-нибудь в завоеванной России. И вместе с тем его упорно не выпускали.