Золотые земли. Сокол и Ворон - Ульяна Черкасова

– А что говорит твой отец? – прищурилась Неждана.

– Он не любит вспоминать ни о ком из них. Он потерял всю семью, когда был чуть старше меня.

Вячко отвёл взгляд, задумавшись о Мечиславе. Брат был всегда близок ему, ближе, чем Ярополк. Когда умерла мать Вячко, именно Мечислав утешал его. Ярополк же с детства славился гордым нравом. Пусть он и любил младшего брата, только всё равно постоянно задирал. Мечислав, наоборот, отличался добродушием и миролюбием. Пожалуй, из троих братьев он был лучшим. Он бы смог бы повлиять на Ярополка.

Стоило Вячко вспомнить о старшем брате, как в нём закипел гнев. И в глаза сразу бросились два рослых молодых скренорца, хохотавших громче, чем колокола в златоборских храмах.

Неждана проследила за его взглядом, но ничего не сказала.

– Идём, я провожу тебя обратно, – буркнул Вячко.

Девушка неохотно поплелась следом. Неждане всё было любопытно в столице, но Вячко запретил ей покидать дом без него. Княжич изучал Неждану, слушал и размышлял, какую пользу она могла принести. А ведьма с болот вела себя скромно и тихо, пытаясь заслужить доверие. И оттого Вячко только больше подозревал её в недобрых намерениях.

* * *

Кувшин с вином чуть не выпал из рук, когда в дверь постучали. Вячко вначале хотел притвориться, что не услышал, но постучали ещё раз.

– Княжич, – послышался робкий голос холопа Богши.

– Вон.

В другой раз этого оказалось бы достаточно, холоп знал, что не стоило зря тревожить хозяина, но дверь распахнулась, и в проходе показалась Мирослава. Сестра сердито осмотрела полутёмную комнату, прошла величественно, плавно, присела на резное кресло, подложив под спину подушечку. Она не произнесла ни слова, но поджала губы с таким красноречивым презрением, что и слов не понадобилось.

Богша тихо прикрыл дверь, оставляя их наедине. Вячко, не глядя на сестру, налил себе ещё вина, отпил из кубка.

– Здесь гнусно пахнет, – заметила сестра.

Вячко молча прилёг на постель, утонув в подушках, и уставился в потолок.

– Вообще-то я не хотела приходить, но меня послал Ярополк.

– И что ему надо?

– Чтобы я вразумила тебя.

– В чём именно?

Мирослава вздохнула громко и вдруг поднялась, зашуршала подолом платья, подходя ближе. Она забрала из его рук кубок, тот легко выскользнул из ослабевших пальцев.

– Ты уже несколько дней беспробудно пьёшь.

– Только когда других дел нет, – язык лениво ворочался во рту.

– А всё из-за какой-то девки.

Боль отозвалась в груди едва слышно, но на глазах выступили слёзы, и Вячко уткнулся лицом в подушки.

– Я когда-то дружила с твоей Добравой, мы все дружили, – сказала Мирослава задумчиво. – Но после я выросла и поняла, что дворовые девки мне не ровня.

Впервые ему захотелось ударить сестру. Больно, наотмашь, чтобы сбить с надменного лица всю гордыню. Она была до отвращения похожа на свою мать. Вячко сгрёб меховую шкуру в кулак, лишь бы удержать руки на месте.

– Не только потому, что Добрава низшего происхождения и сословия, а потому, что такая дружба ничего не принесёт ни ей, ни мне, кроме боли. Она хорошая была. И собой недурна, – продолжала рассуждать Мирослава. – Но ты же понимаешь…

– Ты и меня не считаешь, – пробубнил Вячко в подушки.

– Что?

Он сел резко, уставился на сестру красными глазами. Огненные волосы растрепались, обрамляя опухшее лицо.

Мирослава отшатнулась прочь, чуть не расплескав вино на дорогое платье, расшитое жемчугом.

– Ты и меня ровней не считаешь, а то я не знаю, – прорычал Вячко. – Что там твоя матушка шипит про меня? Что я байстрюк? Холоп?

– Ты и вправду байстрюк, но не холоп же, – вырвалось у сестры, и она распахнула широко глаза в испуге, прикрыла рот тонкими пальцами в перстнях, будто надеясь поймать обронённые слова. – Прости, Вячко, мы же знаем все, что тебя признали… ты нам брат…

– Но не ровня, – процедил со злобой он. – Так что мне слушать твои утешения? Тебе что служанка умерла, что муха – всё одно, раз она не дворянской крови.

Мирослава замерла с кубком в руках. Вячко вырвал его и сделал большой глоток, подавился в спешке, закашлялся. Осторожно, точно приближаясь к разъярённому зверю, сестра подсела ближе, забрала кубок снова и отпила сама. Ухоженные белые руки её чуть дрожали.

– Теперь, когда нет Мечислава, – начала говорить она, но запнулась, будто испугавшись собственных мыслей.

Они замолчали. Мирослава выпила вино и долила из кувшина сама.

– Меня прислал не Ярополк, – вдруг призналась она.

Вячко повернул к ней голову, вглядываясь в круглое лицо с пухлыми алыми губами, в упрямые чёрные брови.

– Княгиня, – догадался он.

Мирослава закивала, и височные кольца зазвенели игриво.

– Она посчитала, что я умная и хитрая, а я… видишь, всё говорю слишком прямо.

– И что же она велела мне сказать?

– Матушка опасается, что ты посчитаешь, будто это она отравила лесную ведьму. Ярополк же рассказал тебе про яд в рахат-лукуме? Он подозревает матушку в покушении. Я знаю, что она хотела избавиться от ведьмы, но не успела ничего предпринять.

– И к чему мне это знать?

Свечи в комнате почти догорели, и длинные тени заплясали на стенах и на лице Мирославы. Сестра снова отпила в волнении.

– Матушка хотела, чтобы ты знал, что она никоим образом не виновна в смерти ни Горяя, ни Добравы.

Голова трещала, как переспелая репа. Вячко схватился руками за виски, словно опасаясь, что голова и вправду вот-вот лопнет.

– Зачем мне это знать?

– Лесную ведьму попытались отравить, поэтому она и убежала, поэтому и убила Добраву. Матушка считает, та хотела её остановить. Выходит, кто отравил рахат-лукум, тот и виноват отчасти в гибели Добравы. Матушка хочет, чтобы ты знал, что мстить ей нет нужды.

– Разве нет? – Из груди вырвались жалкие всхлипы, и в память ножами врезались слова Горыни. – А моя мать? Её разве убила не княгиня? И тоже ядом.

Мирослава отставила в сторону кубок, поднялась резко.

– Я сказала тебе всё, что знаю, – проговорила она. – Мне жаль Добраву, жаль видеть тебя таким, но она не была тебе женой и никогда бы не стала. Так что… ох, да ты и не слушаешь меня.

Сестра вдруг всплеснула руками и растеряла всякое терпение, вышла прочь из покоев, не добавив больше ни слова, а Вячко зачем-то попытался припомнить, когда в последний раз говорил с Мирославой и не было между ними неприязни, но ничего не пришло на ум.

Вино ударило в голову.

Во дворце было душно, тошно, и Вячко не мог больше в нём оставаться. Он вырвался из терема на улицу и по дороге вышел прочь из города. Он побрёл без всякой цели, ноги сами привели его ко двору, в котором жила семья Добравы. Он хорошо знал её старых родителей, знал младшего брата и двух сестёр, входивших теперь в тот возраст, когда в волосы заплетали ленту, показывая, что к девушке можно свататься.