Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

Ты права. Я не могу не остаться. — Поцеловал сыновей, обнял ее, шепнул: — Береги детей. — И, уже выпрыгнув из вагона, пообещал: — Я догоню вас! До-го-ню!...»

Он и в самом деле надеялся вскоре освободиться. Поторапливал еле успевающую за ним Антониду, на ходу спрашивал: «Давно началось? Кто-нибудь есть возле нее?»

«Вторые сутки, родимец ты мой. Вторые сутки мается, — отвечала Антонида. — Ото как попала под бомбу, так и началось».

«Под бомбу?» — не понял Дмитрий Саввич.

«Ну как налет был, третьего дня. Бежала она к погребу, а в огороде бомба упала... Не доходила. Мы ж эвакуироваться собирались».

«Ранило?» — обеспокоился Дмитрий Саввич.

«Целенькая, целенькая, — поспешила заверить его Антонида. — Бог миловал. Ни царапинки нет. Кинуло ее, бедную, тем взрывом... А хлопочет над ней хозяйка наша, Лидоровна. Роды ей не впервой принимать. Почитай, все наши бабы сквозь ее руки прошли, когда больницы-то не было. И у меня принимала. Да вот с Фросенькой чтой-то не так. Ой, не так. Как бы эта бомба не навредила».

Дмитрий Саввич немного успокоился — все же знающий человек находится у постели роженицы, а опытные повитухи, как правило, неплохие акушерки. Небось старая Русь только им и обязана, что не оскудела людьми.

Он вошел в горницу вслед за Антонидой и остолбенел. Две старухи давили живот роженицы свернутой простыней. Фрося была без сознания. Мертвенная бледность залила ее осунувшееся, измученное лицо с глубоко ввалившимися закрытыми глазами.

«Что вы делаете?! — ужаснулся Дмитрий Саввич. Кинулся к ним. — Вон! Вон отсюда!»

«Убили! — заголосила Антонида, припав к холодной, безжизненной руке дочери. — Убили голубку мою!»

« «Раскудахтались, — отступая, проворчала бабка Пастерначка. — Ничего с ней не станется».

Следом поспешила ее помощница, стороной обходя разгневанного доктора. А Дмитрий Саввич отослал Антониду за Гуровной, озабоченно склонился над Фросей, большими пальцами приподнял веки, заглянул в глаза. Потом переложил руку на ее запястье, уловил еле прощупывающийся пульс.

Состояние роженицы было очень тяжелым. Требовалось немедленное вмешательство: взбодрить сердце инъекцией или хотя бы дать понюхать нашатырный спирт. Но Дмитрий Саввич и этого не имел возможности сделать. Ничем не мог помочь Фросе.

Беспомощность обострила его чувства, заставила изворачиваться ум. И решение пришло. Он ударил Фросю по щеке ладонью — еще не в полную силу, невольно щадя ее строгую, скорбную красоту. Но тут же озлился на себя, понимая, что так ничего не достигнет. Более жестокие пощечины привели Фросю в чувство. Она застонала, открыла глаза.

«Вот, вот. Умница. Давно бы так, — возбужденно говорил Дмитрий Саввич, смоченным полотенцем вытирая лицо роженицы, грудь. — Ты что же это выкомариваешь?.. Ну-ка, ну-ка, глубже дыши. Еще глубже!» — повысил он голос, стараясь подчинить ее своей воле.

Пришла Гуровна и тут же поспешила в больницу за шприцем, лекарствами, инструментарием, потому что о транспортировке Фроси не могло быть и речи.

Дмитрий Саввич забыл о семье, которую обещал догнать. Совершенно потерял представление о том, что происходит за стенами этого дома. И даже война отодвинулась куда-то на задний план, существовала лишь где-то в подсознании смутным, тревожным чувством нависшей опасности.

Дмитрий Саввич был занят Фросей. Он столкнулся с небывалым случаем в своей уже немалой медицинской практике — контузией ребенка в утробе матери. Пока что ему удалось отвести угрозу. Он сделал все, от него зависящее, все, что можно было предпринять. И сознавал тщетность своих усилий. Но еще надеялся сохранить ребенка, твердо решив бороться за него до тех пор, пока это не будет угрожать жизни матери.

Дмитрий Саввич внимательно, настороженно следил за состоянием Фроси, а сам подбадривал ее, пошучивал:

«Молодцом держимся. Так и надо. Теперь остановка за малым — родить. Не буду же я за тебя рожать. Верно? Ты уж сама постарайся, пожалуйста».

Фрося вскрикивала от новых приступов боли и замирала, сцепив зубы.

«Опять фокусничаешь?! — гремел на нее Дмитрий Саввич. — Сейчас же кричи!»

«Ты слухай, что доктор кажет, — ласково говорила Гуровна, поглаживая ее плечо. — Кричи, милая. Все бабы кричат, рожая. Только и спасение в этом...»

...Сразу за окнами начиналась густая дегтярная темень. Слабая полоса света керосиновой лампы лежала на полу в ногах у Антониды. Она сидела под дверью, шептала побелевшими губами:

— Матерь божья, сглянься, помоги моей доченьке...

...А во флигеле, где жил Семен Акольцев, сутулился над столом Алексей Матюшенко, вспоминал последний разговор с Изотом Холодовым. Тогда Изот предложил ему остаться в тылу. «Твое дело о приеме в партию мы рассмотрели, — говорил Изот. — Но если согласишься остаться в подполье, билет выдадим потом. Уж больно ты подходящий человек. Знают тебя как беспартийного. Должность у тебя незаметная. Сможешь работать на легальном положении. А это очень облегчит выполнение заданий». И Алексей согласился. Его утвердили на заседании бюро.

Уже потом, с глазу на глаз, Изот сказал Алексею, что с ним будет работать Семен Акольцев, недавно с таким шумом исключенный из партии. «Пусть это тебя не смущает, — добавил Изот. — Исключение фиктивное. С Семеном договорено. Ни одна живая душа не знает об этом, даже члены бюро». И еще Изот сообщил Алексею, что о его назначении известно подпольному обкому, что к нему будут приходить верные люди с инструкциями и для корректировки совместных действий. В заключение показал пароль и отзыв. Велел запомнить, а бумажку сжег.

Матюшенко понимал всю сложность порученного ему дела. Центральный Комитет призывал так повести борьбу на временно занятой врагом территории, чтобы земля горела под ногами у оккупантов. Конечно, Матюшенко отлично видит свои возможности. О широкой партизанской борьбе, учитывая местные условия, не может быть и речи. Однако небольшие диверсионные группы и даже одиночки могут наносить ощутимый урон противнику.

Теперь он сидел с Семеном и ждал еще одного своего помощника — Анатолия Полянского. Сегодня они должны договориться окончательно распределить обязанности, наметить явки. Анатолию он думает поручить транспорт. В свое время на дрезине работал. Знает все выходы и входы. Ему и карты в руки. А Семену...

— Отже, крім усього іншого, береш на себе хутори, — сказал Матющенко. — Придивись до хлопців, дівчат.

— Это уж как набудь провернем, — отозвался Семен.

— Як-небудь не можна, — строго заметил Матющенко. — Гарячкувати нічого. Обережно треба діяти.

Семен пыхнул папиросой, всем своим видом показывая полное презрение к опасности. В свое время его так и не взяли в армию из-за плоской стопы. Даже с воинского учета сняли. Но