Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

Вот видишь, Петя, — вмешалась Степанида. — Ежели и Гриня не забоялся остаться, чего ж нам тревожиться.

В свое время Степанида окрестила Гришку пригульным вылупком. А теперь братцем кличет. Видит в нем что-то от своей натуры.

— Как же вы жили там, в Сибири? — не терпелось Степаниде.

Петро разлил по стаканам оставшийся самогон.

— Ко времени посуду наполнил, — сказал Григорий. — Помянем Михайлу.

— Помер? — сплеснула руками Степанида. — Давно? От чего помер?

— Кокнули, — проронил Григорий. — Еще туда ехали.

— Как же это? За что?

— Нас везли в товарных вагонах, — начал рассказывать Григорий. — За Урал уже перевалили. Не спал я, когда он с жинкой шептался. «Мне, — говорит, все равно терять нечего. Тимошку порешу, а там будь, что будет». Отговаривала его Анна. Просила остаться. Не послушал. Бежал. Может, ушел бы, так пуля догнала. — Гришке снова судорогой свело угол рта. — Немного не добежал до леса.

— Царствие небесное, — перекрестилась Степанида, не очень близко к сердцу приняв весть о смерти брата. Запомнила, как Михайло обошел ее и Петра с батиным наследством, как палил по ним из ружья. Скорее для вида сказала: — Горе-то какое. Значит, овдовела Анна. — И полюбопытствовала: — Ну, а ты как?

Григорий отвел наполненный хмельной одурью взгляд, мрачно проронил: .

— Сам по себе живу.

На костлявом лице Степаниды заиграл румянец. В глазах не зрачки — шипы острые.

— Верно, братец, — согласно закивала, — ля себя надо жить. Правильно это ты сообразил.

За окном сгустилась тьма. Землю окутал тихий вечер на редкость сухой и теплой осени.

— Завтра, наверное, вступят, — проговорил Григорий. — Совсем малый заслон прикрывал наш отход.

Степанида встрепенулась.

— Ох, боже мой! Засиделись. — Быстро глянула на мужа. — Пора, Петя, а то как бы в дураках не остаться.

— Ты о чем? — спросил у нее Григорий.

— Так ведь все растащут.

— Добра много брошено, — пояснил Петро. — Грех не попользоваться.

— То так, — согласился Григорий. Поднялся из-за стола, сыто потянулся, сорвал с себя гимнастерку. — Ну-ка, давай мне во что переодеться. Подсоблю.

...Дымились руины депо и резервуара технической воды. Горел пакгауз. В красных сполохах пожара сновали черные тени: кто побойчей и предприимчивей, выхватывали из огня невывезенное зерно. Какие-то люди шныряли по поселку, вламывались в оставленные дома, что-то тащили, в три погибели сгибаясь под тяжестью, храпя от натуги. Тарахтели в ночи тачки.

Петро выехал со двора подводой. Покатил прямо к складу. Уж он знает, где что лежит.

— Это мы, Гринь, мигом сообразим, — сказал своему нежданному помощнику...

По-разному ждали гагаи чужеземцев. Маркел Сбежнев тяжело ворочался в постели, вздыхал, вставал попить и снова укладывался. Сон не приходил, как и к Марии, притаившейся рядом с ним. В другой комнате похрапывал Зосим — второй сын. Что ему? Молодое, беспечное. По-старушечьи кряхтит и вовсе ничего не понимающая годовалая дочка, появившаяся на свет белый совсем некстати. На радостях, что снова вместе, не опомнились с Марией, как приобрели.

Спят домочадцы. Кажется, навалилась дрема и на выбившуюся из сна Марию. А Маркела заполонили думы — черные, безрадостные, тревожные. И не отпускают.

Вернувшись из заключения, он не стал проситься в колхоз, не мог. Сунулся было на транспорт — не взяли. На кирпичном заводе тоже отказали. Требовать? Настаивать? Добиваться?.. Не с его репутацией. Срок-то он свой отсидел. Да ведь в приговоре еще пять лет «поражения в правах» значится. Кому он такой нужен? Кто за него вступится? Тогда, пожалуй, лишь в Емельке Косове нашел Маркел сочувствие и участие.

«Не тужи, — прослышав о его беде, говорил Емельян. — Я вот не пропал. Спасибо допру, — криво усмехнулся он, — специальности обучил. Небось и ты не сидел склавши руки».

Пришлось Маркелу зарабатывать на жизнь тем, что брался людям дома кирпичом обкладывать. Последнее время многие строились. Недостатка в заказах не было. А дело свое Маркел постиг в совершенстве, выводил стены добротно, со вкусом. Каждый застройщик норовил заполучить его, переплатить, лишь бы до дождей управиться.

Никого Маркел не брал в пай. Подручным Зоська у него работал. За сезон успевали хорошие деньги зарабатывать. Шестнадцать Зосиму перед войной стукнуло, а он уже два года по-настоящему трудится. Окреп, раздался в плечах. Пожалуй, в силе и старшему — Саньке, — ушедшему в армию, не уступит.

Безбедно жил Маркел, а душевного удовлетворения все равно не было. Нет-нет и подступит к сердцу злая обида: «За что?.. Почему со мной так несправедливо обошлись?»

Он и себе не хотел признаваться в том, что отчасти сам повинен в случившемся. Не хватило ему сил до конца стоять на своем, отмести клевету.

Та ночь все решила в судьбе Маркела, зловещей тенью нависла над всей его жизнью. И сейчас напомнила о себе: «Достойных вывезли в тыл, а ты клейменый. Где денешься — не велика потеря».

Маркел все больше ожесточался. Лучше бы ему и не видеть, как уезжали эвакуированные. Нет, приперся.

— Ладно, Маркеша, — тихо заговорила Мария. — Что уж тут вздыхать. Будем на лучшее надеяться.

— На лучшее?..

И умолкли. Лежали в темноте с открытыми глазами, прислушивались. В хате жарко — из-за малой пришлось печь протопить. Теперь Маркел не знает, куда себя деть. На душе хмурь — то ли от духоты, то ли от тяжких и беспросветных, как эта ночь, мыслей.

Не спала и Антонида Пыжова. Выбившись из сил, уже не выскакивала, не сновала под дверью Фросиной горницы, не заламывала руки. Сидела угнетенная, сломленная обрушившейся бедой, тупо уставившись на образа, подсвеченные лампадкой, и лишь повторяла:

— Ох, боже мой. Царица небесная, не обойди своей милостью...

...Это она, Антонида, прибежала к уже отправляющемуся поезду, отыскала Дмитрия Саввича, бросилась ему в ноги: «Спаси! Дочь спаси!»

«Что с ней?» — скорее по привычке осведомился Дмитрий Саввич, устраивавший в вагоне семью.

«Ой доктор, Фросенька умирает! Не разродится! Никак не разродится!» — кричали в ней материнская боль и отчаяние.

Нет, Антонида не знала, какие мысли пронеслись в голове Дмитрия Саввича. Он нахмурился — и у нее упало сердце. А потом уловила подбадривающий, обнадеживающий взгляд. Еще не смея поверить, вымученно, сквозь слезы улыбнулась ему, столпившимся вокруг людям. И вдруг увидела наполненные ужасом глаза докторши, услышала ее крик: «Митя!»

«Да-да, — повернувшись к жене, сказал он. —