Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

– О нет. – Она нежно похлопала его по руке, затем отпустила ее. – Не вы.

У Джека был смущенный вид, хотя он и попытался улыбнуться.

– Вы меня помните? – спросила Фрида.

– Вы нас представили.

– Меня зовут Фрида. Мы говорили о мужчине, который жил в вашей комнате.

– Он так и не вернулся ко мне.

– Вы еще скучаете по нему?

– Где он?

– Он теперь в безопасности.

Мишель Дойс кивнула. Она сделала свой фирменный неопределенный жест, начертив в воздухе неясный контур.

– Что вы о нем помните?

– У него рука больная. – Она повернулась к Джеку, уставившись на него мутным взглядом. – Хуже, чем у тебя.

– Только рука? Больше ничего? Вы ничего не подобрали?

– Я никогда не краду. Я забочусь о вещах.

– Я знаю. Вам что-нибудь нужно?

– В конце.

– Где ваш пес?

– Все уходят. Порты и реки.

– А песик? Он от вас ушел?

– Они проснутся.

Она указала на коричневое одеяло, натянутое на подушки.

– Он там?

– Теперь друзья. Получилось не сразу.

– Я могу посмотреть?

– Обещайте.

– Я обещаю.

С бесконечной нежностью Мишель отвернула одеяло.

– Вот, – гордо произнесла она.

Под одеялом лежала не одна мягкая игрушка, а сразу две: собака с длинными ушами и глазками-пуговками, которую ей подарила Фрида, и маленький розовый плюшевый медвежонок с большим красным сердцем, пришитым к груди.

– Это хорошо, – заметил Джек. – Они могут составить друг другу компанию.

– Вот.

Мишель сунула собаку ему в руки.

– А откуда вторая игрушка? – поинтересовалась Фрида.

Мишель непонимающе посмотрела на нее.

– Ее кто-то принес?

– Я забочусь о ней.

– Я вижу. Но как она попала сюда?

– Чего только не случается.

– Значит, вы понятия не имеете, как у Мишель Дойс появился медвежонок?

– Я так и сказала. – Заведующая отделением говорила громко и четко, словно Фрида плохо слышала или с трудом понимала ее.

– Или когда он у нее появился.

– Правильно. Понятия не имею.

– Но ведь кто-то его принес.

– Это просто дешевый медвежонок, – пожала плечами женщина. – Может, она забрала его из постели другой больной или кто-то его выбросил, а она достала его из мусорного ведра. А в чем, собственно, проблема? С ними она счастлива. Она каждую минуту проводит, заботясь о них.

– Я должна выяснить, не приходил ли к ней еще какой-нибудь посетитель. Как долго вы храните записи видеокамер?

– Какие записи?

– Я заметила несколько видеокамер вокруг больницы.

– А-а, эти. Это просто муляжи. Откуда, по-вашему, нам взять денег на настоящие? У нас здесь не больничный трест, знаете ли. Нам еле хватает денег на то, чтобы заплатить медсестрам или уборщицам, так что какие там современные штучки!

– Значит, на пленках записей нет?

– Думаю, нет. Во всяком случае, на этих. Есть еще камера у входа, но записи хранят только сутки.

– Понятно. Спасибо.

Джек и Фрида сидели внизу, в кафе, представлявшем собой два столика из огнеупорной пластмассы в углу холла, рядом с магазином, где Фрида купила собаку с глазами-пуговками. Мимо них шел мужчина в комбинезоне и толкал перед собой тележку, наполненную журналами и газетами, которые он брал пачками и сбрасывал на пол. Фрида заказала у скучающей женщины за прилавком зеленый чай, а Джек – кофе со взбитыми сливками, присыпанный тертым шоколадом, и высохший маффин с черникой.

– Бедная Мишель Дойс, – вздохнул он. Над верхней губой у него появилась белая полоска из молочной пенки.

– Она показалась мне куда счастливее, чем в прошлый раз.

– Из-за игрушек?

– Для нее это не игрушки. Они живые существа, о которых она может заботиться и любить их. И получать ответную любовь. В конце концов, именно этого хочет большинство из нас.

– Ага, – уныло буркнул Джек.

– Расскажите мне о Кэрри. Вы ее уже дважды видели, если не ошибаюсь. Как вы продвигаетесь?

– Ну… – Джек просиял. Он отломил от маффина кусочек и отправил его в рот. – Я ужасно нервничал. Я словно должен был выступать на сцене. У меня куча времени ушла на то, чтобы подобрать гардероб, хотя обычно я с ним не заморачиваюсь.

– Это естественно, – кивнула Фрида. – Итак, как все прошло?

– Я был у себя в кабинете на «Складе» уже за час до того, как она пришла. Паз даже испугалась. Кэрри тоже приехала задолго до назначенного времени. И она нервничала, Фрида. Как только я увидел ее, мне стало стыдно за свое волнение. Я ведь только о себе и думал, но ей пришлось пройти через настоящие испытания. Она вошла, села на стул напротив меня и долго пила воду, а потом я сказал, что, хоть я и знаю о некоторых событиях ее жизни, которые вынудили ее обратиться ко мне, я хочу, чтобы она рассказала мне все своими словами. И тут она заплакала.

– И как вы поступили?

– Мне захотелось встать и обнять ее. Но вы бы гордились мною. Я этого не сделал.

Фрида подозрительно посмотрела на него. Это что, сарказм?

– Что произошло дальше?

– Я дал ей салфетку. Она перестала плакать. Извинилась. Я сказал, что извиняться не нужно. Добавил, что когда она со мной, то может говорить все, что угодно, выражать любую эмоцию. Дело в том, что она не знает, что именно чувствует: горе или гнев, вину или унижение, или простой, но печальный факт, что у нее нет ребенка, а ведь единственное, чего она всегда хотела, – это стать матерью.

– Возможно, она испытывает все эти чувства одновременно.

– Да. Кроме того, я думаю, она так привыкла к тому, что в их паре с Аланом именно она сильная, что теперь не знает, кто она или кем хочет быть. Ей приходится заново постигать свое место в этом мире.

– Судя по всему, сеанс прошел успешно.

– Я по-прежнему не понимаю, что это значит. Во второй раз, незадолго до того как уйти, она рассказала мне, как ей хотелось поговорить с таким человеком, как вы, но теперь она поняла: ей легче приходить на сеансы к мужчине.

– Она имела в виду, что ей легче приходить к вам.

– Это не слишком грубо?

– Нет. В этом есть смысл.

Фрида отхлебнула зеленый чай. Женщина в магазине вскрывала целлофановую обертку на газетах и раскладывала их на стойках. «Хочу вернуть свою любимую крысу», – гласил один заголовок.