Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург

— Тебе хорошо известно, что двух недель не прошло, как мне делали снимок.

— Я даже знаю, что доктор остался доволен. Жаль, что мне не показали. Наверняка ты очень красив на снимке.

Положив локти на колени, она оперлась подбородком на сцепленные в замок руки так, что он не видел выражения ее лица.

— Все шутишь, — неуверенно произнес он.

— Я серьезна, как никогда.

— Моя мать не разделяет твоего оптимизма. Мой снимок оказался не очень хорош. В левом легком видны затемнения.

— Нужно срочно предпринять кардинальные меры. Я знаю прекрасный метод. Стопроцентная гарантия полного выздоровления.

Она поцеловала его в губы так быстро, что Эжен не успел даже испугаться.

— Ты сумасшедшая.

Она слегка откинулась и рассмеялась, продолжая следить за ним напряженным взглядом. Эжен чувствовал, что должен оправдаться.

— У тебя никогда не возникало такого чувства, что когда тебе весело, кто-то в то же время страдает?

— Какие глупости ты говоришь. Солнце светит для всех. И небо для всех. И деревья, и воздух. Бери, наслаждайся, радуйся. Мы ничего ни у кого не забираем.

Ее голова оказалась на его коленях, и его рука как бы сама собой окунулась в тепло ее волос.

— Конечно, все так, как ты говоришь. Только кому-то приходится жертвовать собой, чтоб мы наслаждались комфортом. Вся наша жизнь зависит от чьих-то усилий, трудов, забот, — продолжал он сбивчиво. — За добро, говорят, надо расплачиваться той же монетой. Мы все опутаны нитями долгов и оправданий. Очень часто, чтобы высвободить себе хоть толику свободы, приходится рвать по-живому…

— Я не совсем тебя понимаю. Ты что, боишься быть счастливым?

Она отодвинулась от него. Ее пронзительные, темные, как бездонный колодец, глаза смотрели на него в упор, и ему казалось, что он различает в ее взгляде удивление, граничащее с презрением.

— Нет, совсем нет, я не боюсь быть счастливым. Просто я никого не хочу заставлять страдать.

— Я вовсе не страдаю, мне с тобой хороню. Когда я рядом с тобой, мне больше, чем хорошо.

Она упала на спину. Подол ее юбки взбило пеной, оголив до колена ноги в тонких полупрозрачных чулках. Он не мог отвести взгляда от ее стройных ног с изящными ступнями, узость которых подчеркивали тонкие ремешки с блестящими застежками. И тут перед его мысленным взором возник иной. образ: широкие ступни с неровными выступающими узлами суставов, венозные нити под тонкой, размякшей от горячей воды кожей, трещины на тяжелых пятках. Мать делала себе горячие ножные ванны, когда чувствовала недомогание. Эжен вдруг почувствовал себя виноватым, что оставил мать одну.

— Галочка, мне с тобой приятно, очень приятно, только… Мне бы не хотелось строить свое счастье на несчастьях другого человека, — с трудом вытолкнул он слова из пересохшего рта.

— Ты думаешь о мадам Грендель? — догадалась Гала.

— Причем тут моя мать? — слишком поспешно ответил он и тут же уловил, как чуть дрогнула недоверчиво ее бровь. Гала с ее филигранной интуицией не переставала удивлять его. — Вообще-то ты права, — отводя взгляд, сказал он. — Моя мама очень многим пожертвовала ради меня. Вот уже почти год, как она отлучена от своего дома, от привычной для нее обстановки, от своих фарфоровых безделушек, цветов, тетушек. Она и здесь шатается наладить нечто подобное домашнему уюту, я вижу, насколько это выходит убого. К тому же отец дома остался один. Не думаю, что ему нравится коротать вечера в одиночку.

— Я не понимаю тебя. Если дела обстоят так, как ты говоришь, зачем мадам Грендель не уезжает? Или она тоже больна, как мы?

— Да, ты не понимаешь. Мы с мамой очень близки, очень, мы никогда не разлучались даже ненадолго. А сейчас она целые дни проводит в одиночестве. Каждый раз, когда мы вот так с тобой вместе, одни, без свидетелей, у меня возникает чувство, что я предаю свою мать.

— Что ты считаешь предательством? Вот это?

Ее рука скользнула в его руку, потянула за собой. И вот, следуя указанному пути, его ладонь оказалась на ее щиколотке, поползла вверх, и когда его пальцы окунулись в мягкое тепло ее бедер, ее лицо приняло выражение какой-то отрешенности. Во всем ее теле появилась расслабленность, она как будто отдавалась во власть подрагивающих от легкого ветра волн. Томным движением ее голова склонилась к плечу, волосы разметало по сторонам. Под напором его рук ее ноги раздвигались все шире, и когда его пальцы, чуть задержавшись на шероховатой подвязке, нашли то, что искали, она приподнялась в порыве, так что он не удержал равновесия и упал на бок. Ее дрожащий рот с легким придыханием накрыл его губы.

Эжен отдался новым для него ощущениям. Ему казалось, что он, подчиняясь неведомой для него силе, прячется от самого себя, что он не господин, а слуга. Впервые в жизни Эжен был и победителем, и побежденным одновременно. Он смирился. Отторгнув все доводы благоразумия. он поддался потребностям своего тела, пришел с ним к соглашению. Долг и желание, проза жизни и поэзия духа, разум и чувства, — отныне все для него стало равнозначным. Он больше не станет мучить себя противоречиями. Ему придется считаться с желаниями собственного тела. Телесная радость произвела в нем душевную метаморфозу — будто холодный липкий туман наконец-то рассеялся и выглянуло солнце. Вот оно — заветное женское тело прямо перед ним, рядом с ним. Только бы не остановиться на полпути, только бы наконец познать то, о чем давно мечталось…

Эжен отстранился от нее.

— Что случилось?

Занавеси были отдернуты, и комнату освещала зыбкая лунная дорожка.

— Мне кажется, я что-то слышал, — сказал Эжен дрогнувшим голосом.

— Чего пугаешься, мальчик? Никак не привыкнешь, что за тобой никто не следит? Успокойся, мамочка вернулась домой и поливает свои цветочки.

— Я не люблю, когда с пренебрежением говорят о матери, — сухо заметил Эжен и, обернув бедра покрывалом, сел на кровати. Если бы он не был воспитан в уважении к женщине, он сумел бы избежать столь унизительного положения случайного любовника.

Раздосадованный размолвкой с Гала, которая предпочла весь вечер прокружиться в танце с господином Магнусом, он согласился составить компанию Маргарет.

Маргарет была женщиной лет тридцати или чуть больше с пышными, вьющимися пепельными волосами и высокой грудью. О ней было известно, что когда-то она пела в опере, затем вышла замуж за наследника состояния, сделанного на торговле шерстью, и была вынуждена покинуть сцену. Заточенная в фамильном замке мужа, она, вероятно, неимоверно скучала и была рада очутиться в фешенебельном санатории. Ходили слухи, что она подкупила домашнего доктора, и тот поставил ей необходимый диагноз. Боязнь навсегда потерять свою блистательную супругу убедила ревнивого мужа в необходимости ее отъезда в Швейцарию. Местное общество разочаровало бывшую хористку. Каждый из пансионеров был сосредоточен прежде всего на самом себе, не замечая чар полной жизненных соков красавицы.