Мать - Максим Горький

- Рыбина! У пего зубы страшные!

Вдруг в толпе раздались негромкие восклицания:

- Сам идет!..

- Директор!..

Толпа расступилась, давая дорогу высокому человеку с остройбородкой и длинным лицом.

- Позвольте! - говорил он, отстраняя рабочих с своей дорогикоротким жестом руки, но не дотрагиваясь до них. Глаза у него были прищурены, ивзглядом опытного владыки людей он испытующе щупал лица рабочих. Перед нимснимали шапки, кланялись ему, - он шел, не отвечая на поклоны, и сеял в толпетишину, смущение, конфузливые улыбки и негромкие восклицания, в которых ужеслышалось раскаяние детей, сознающих, что они нашалили.

Вот он прошел мимо матери, скользнув по ее лицу строгимиглазами, остановился перед грудой железа. Кто-то сверху протянул ему руку - онне взял ее, свободно, сильным движением тела влез наверх, встал впереди Павла иСизова и спросил:

Это - что за сборище? Почему бросили работу? Несколькосекунд было тихо. Головы людей покачивались, точно колосья. Сизов, махнув ввоздухе картузом, повел плечами и опустил голову.

- Cпрашиваю! - крикнул директор. Павел встал рядом с ним игромко сказал, указывая на Сизова и Рыбина:

- Мы трое уполномочены товарищами потребовать, чтобы выотменили свое распоряжение о вычете копейки…

- Почему? - спросил директор, не взглянув на Павла.

- Мы не считаем справедливым такой налог на нас! - громкосказал Павел.

- Вы что же, в моем намерении осушить болото видите толькожелание эксплуатировать рабочих, а не заботу об улучшении их быта? Да?

- Да! - ответил Павел.

- И вы тоже? - спросил директор Рыбина.

- Все одинаково! - ответил Рыбин.

- А вы, почтенный? - обратился директор к Сизову.

- Да и я тоже попрошу: уж вы оставьте копеечку-то при нас!

И, снова наклонив голову, Сизов виновато улыбнулся. Директормедленно обвел глазами толпу, пожал плечами. Потом испытующе оглядел Павла изаметил ему:

- Вы кажетесь довольно интеллигентным человеком - неужели ивы не понимаете пользу этой меры? Павел громко ответил:

- Если фабрика осушит болото за свой счет - это все поймут!

- Фабрика не занимается филантропией! - сухо заметилдиректор. - Я приказываю всем немедленно встать на работу!

И он начал спускаться вниз, осторожно ощупывая ногой железои не глядя ни на кого.

В толпе раздался недовольный гул.

- Что? - спросил директор, остановясь. Все замолчали, толькооткуда-то издали раздался одинокий голос:

- Работай сам!

- Если через пятнадцать минут вы не начнете работать - яприкажу записать всем штраф! - сухо и внятно ответил директор.

Он снова пошел сквозь толпу, но теперь сзади него возникалглухой ропот, и чем глубже уходила его фигура, тем выше поднимались крики.

- Говори с ним!

- Вот те и права! Эх, судьбишка… Обращались к Павлу, кричаему:

- Эй, законник, что делать теперь?

- Говорил ты, говорил, а он пришел - все стер!

- Ну-ка, Власов, как быть?

Когда крики стали настойчивее, Павел заявил:

- Я предлагаю, товарищи, бросить работу до поры, пока он неоткажется от копейки…

Возбужденно запрыгали слова:

- Нашел дураков!

- Стачка?

- Из-за копейки-то?

- А что? Ну и стачка!

- Всех за это - в шею…

- А кто работать будет?

- Найдутся!

- Иуды?

Павел сошел вниз и встал рядом с матерью. Все вокругзагудели, споря друг с другом, волнуясь, вскрикивая.

- Не свяжешь стачку! - сказал Рыбин, подходя к Павлу. - Хотьи жаден народ, да труслив. Сотни три встанут на твою сторону, не больше. Этакуюкучу навоза на одни вилы не поднимешь…

Павел молчал. Перед ним колыхалось огромное, черное лицотолпы и требовательно смотрело ему в глаза. Сердце стучало тревожно. Власовуказалось, что его слова исчезли бесследно в людях, точно редкие капли дождя,упавшие на землю, истощенную долгой засухой.

Он пошел домой грустный, усталый. Сзади него шли мать иСизов, а рядом шагал Рыбин и гудел в ухо:

- Ты хорошо говоришь, да - не сердцу, - вот! Надо в сердце,в самую глубину искру бросить. Не возьмешь людей разумом, не по ноге обувь -тонка, узка!

Сизов говорил матери:

- Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новыйнарод. Что мы жили? На коленках ползали и все в землю кланялись. А теперь люди,- не то опамятовались, не то - еще хуже ошибаются, ну - не похожи на нас. Вотона, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До увидания, ПавелМихайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, - может, найдешьходы-выходы, - дай бог!

Он ушел.

- Да, умирайте-ка! - бормотал Рыбин. - Вы уж и теперь нелюди, а - замазка, вами щели замазывать. Видел ты, Павел, кто кричал, чтобытебя в депутаты? Те, которые говорят, что ты социалист, смутьян, - вот! - они!Дескать, прогонят его - туда ему и дорога.

- Они по-своему правы! - сказал Павел.

- И волки правы, когда товарища рвут…

Лицо у Рыбина было угрюмое, голос необычно вздрагивал.

- Не поверят люди голому слову, - страдать надо, в кровиомыть слово…

Весь день Павел ходил сумрачный, усталый, страннообеспокоенный, глаза у него горели и точно искали чего-то. Мать, заметив это,осторожно спросила:

- Ты что, Паша, а?

- Голова болит, - задумчиво сказал он.

- Лег бы, - а я доктора позову…

Он взглянул на нее и торопливо ответил:

- Нет, не надо!

И вдруг тихо заговорил:

- Молод, слабосилен я, - вот что! Не поверили мне, не пошлиза моей правдой, - значит - не умел я сказать ее!.. Нехорошо мне, - обидно засебя!

Она, глядя в сумрачное лицо его и желая утешить, тихонькосказала:

- Ты - погоди! Сегодня не поняли - завтра поймут…

- Должны понять! - воскликнул он.

- Ведь вот даже я вижу твою правду… Павел подошел к ней.

- Ты, мать, - хороший человек…

И отвернулся от нее. Она, вздрогнув, как обожженная тихимисловами, приложила руку к сердцу и ушла, бережно унося его ласку.