Мать - Максим Горький

- Н-но… поднимите…

Один жандарм нагнулся и, искоса глядя на Весовщикова, сталподбирать с пола растрепанные книги…

- Молчать бы Николаю-то! - тихо шепнула мать Павлу. Он пожалплечами. Хохол опустил голову.

- Кто это читает Библию?

- Я! - сказал Павел.

- А чьи все эти книги?

- Мои! - ответил Павел.

- Так! - сказал офицер, откидываясь на спинку стула.Хрустнул пальцами тонких рук, вытянул под столом ноги, поправил усы и спросилНиколая:

- Это ты - Андрей Находка?

- Я! - ответил Николай, подвигаясь вперед. Хохол вытянулруку, взял его за плечо и отодвинул назад.

- Он ошибся! Я - Андрей!..

Офицер, подняв руку и грозя Весовщикову маленьким пальцем,сказал:

- Смотри ты у меня! Он начал рыться в своих бумагах.

С улицы в окно бездушными глазами смотрела светлая, луннаяночь. Кто-то медленно ходил за окном, скрипел снег.

- Ты, Находка, привлекался уже к дознанию по политическимпреступлениям? - спросил офицер.

- В Ростове привлекался и в Саратове… Только там жандармыговорили мне - «вы»…

Офицер мигнул правым глазом, потер его и, оскалив мелкиезубы, заговорил:

- А не известно ли вам, Находка, именно вам, - кто темерзавцы, которые разбрасывают на фабрике преступные воззвания, а?

Хохол покачнулся на ногах и, широко улыбаясь, хотел что-тосказать, но - вновь прозвучал раздражающий голос Николая:

- Мы мерзавцев первый раз видим… Наступило молчание, всеостановились на секунду. Шрам на лице матери побелел, и правая бровь всползлакверху. У Рыбина странно задрожала его черная борода; опустив глаза, он сталмедленно расчесывать ее пальцами.

- Выведите вон этого скота! - сказал офицер. Двое жандармоввзяли Николая под руки, грубо повели его в кухню. Там он остановился, крепкоупираясь ногами в пол, и крикнул:

- Стойте… я оденусь!

Со двора явился пристав и сказал:

- Ничего нет, все осмотрели!

- Ну, разумеется! - воскликнул офицер усмехаясь. - Здесь -опытный человек…

Мать слушала его слабый, вздрагивающий и ломкий голос и, сострахом глядя в желтое лицо, чувствовала в этом человеке врага без жалости, ссердцем, полным барского презрения к людям. Она мало видела таких людей и почтизабыла, что они есть.

«Вот кого потревожили!» - думала она.

- Вас, господин Андрей Онисимов Находка, незаконнорожденный,я арестую!

- За что? - спокойно спросил хохол.

- Это я вам после скажу! - со злой вежливостью ответилофицер. II, обратясь к Власовой, спросил: - Ты грамотна?

- Нет! - ответил Павел,

- Я не тебя спрашиваю! - строго сказал офицер и сноваспросил: - Старуха, - отвечай!

Мать, невольно отдаваясь чувству ненависти к этому человеку,вдруг, точно прыгнув в холодную воду, охваченная дрожью, выпрямилась, шрам еепобагровел, и бровь низко опустилась.

- Вы не кричите! - заговорила она, протянув к нему руку. -Вы еще молодой человек, вы горя не знаете…

- Успокойтесь, мамаша! - остановил ее Павел.

- Погоди, Павел! - крикнула мать, порываясь к столу. - Зачемвы людей хватаете?

- Это вас не касается, - молчать! - крикнул офицер, вставая.- Введите арестованного Весовщикова!

И начал читать какую-то бумагу, подняв ее к лицу. ВвелиНиколая.

- Шапку снять! - крикнул офицер, прервав чтение. Рыбинподошел к Власовой и, толкнув ее плечом, тихонько сказал:

- Не горячись, мать…

- Как же я сниму шапку, если меня за руки держат? - спросилНиколай, заглушая чтение протокола. Офицер бросил бумагу на стол.

- Подписать!

Мать смотрела, как подписывают протокол, ее возбуждениепогасло, сердце упало, на глаза навернулись слезы обиды, бессилия. Этимислезами она плакала двадцать лет своего замужества, но последние годы почтизабыла их разъедающий вкус; офицер посмотрел на нее и, брезгливо сморщив лицо,заметил:

- Вы преждевременно ревете, сударыня! Смотрите, вам нехватит слез впоследствии!

Снова озлобляясь, она сказала:

- У матери на все слез хватит, на все! Коли у вас есть мать- она это знает, да!

Офицер торопливо укладывал бумаги в новенький портфель сблестящим замком.

- Марш! - скомандовал он.

- До свиданья, Андрей, до свиданья, Николай! - тепло и тихоговорил Павел, пожимая товарищам руки.

- Вот именно - до свиданья! - усмехаясь, повторил офицер.Весовщиков тяжело сопел. Его толстая шея налилась кровью, глаза сверкалижесткой злобой. Хохол блестел улыбками, кивал головой и что-то говорил матери,она крестила его и тоже говорила:

- Бог видит правых…

Наконец толпа людей в серых шинелях вывалилась в сени и,прозвенев шпорами, исчезла. Последним вышел Рыбин, он окинул Павла внимательнымвзглядом темных глаз, задумчиво сказал:

- Н-ну, прощайте!

И, покашливая в бороду, неторопливо вышел в сени.

Заложив руки за спину, Павел медленно ходил по комнате,перешагивая через книги и белье, валявшееся па полу, говорил угрюмо:

- Видишь, - как это делается?..

Недоуменно рассматривая развороченную комнату, мать тоскливопрошептала:

- Зачем Николай грубил ему?..

- Испугался, должно быть, - тихо сказал Павел.

- Пришли, схватили, увели, - бормотала мать, разводя руками.

Сын остался дона, сердце ее стало биться спокойнее, а мысльстояла неподвижно перед фактом и не могла обнять его.

- Насмехается этот желтый, грозит…

- Хорошо, мать! - вдруг решительно сказал Павел. - Давай,уберем все это…

Он сказал ей «мать» и «ты», как говорил только тогда, когдавставал ближе к ней. Она подвинулась к нему, заглянула в его лицо и тихонькоспросила:

- Обидели тебя?

- Да! - ответил он. - Это тяжело! Лучше бы с ними… Ейпоказалось, что у него на глазах слезы, и, желая утешить, смутно чувствуя егоболь, она, вздохнув, сказала:

- Погоди, возьмут и тебя!..

- Возьмут! - отозвался он. Помолчав, мать грустно заметила:

- Экий ты, Паша, суровый! Хоть бы ты когда-нибудь утешилменя! А то - я скажу страшно, а ты еще страшнее. Он взглянул на нее, подошел итихо проговорил: