Фото на развалинах - Николай Пономарев

• • •

Первого ноября в город неожиданно явилась зима. Серость и грязь завалило толстым слоем пушистого снега. К тому же начались каникулы. Мне стало и легче — не надо было натыкаться в школе на Карбони, и сложнее — некуда было деваться из дома. Утром позвонил отец и пригласил зайти к нему на работу. Как в гости — попить чай, побеседовать и получить карманные деньги. Я обещал подумать и зайти, если получится. Потому что уже позвал девушку на свидание. Отец согласился, что причина важная и девушек обманывать не годится. В голосе его, впрочем, слышалось разочарование. Он ожидал, что я прибегу по первому зову. Ну уж нет, папа. Мне даже доставит удовольствие тебя помучить. Подожди меня, как я тебя ждал раньше. А потом я, вероятно, и не приду.

Хотя на свидание мне тоже не хотелось. План почти не двигался в своей реализации. Зеленина влюбилась в меня по самые уши, но на Наташе это никоим образом не отражалось. Пора было с Алиской завязывать. Послать подальше. Но, как назло, не получалось. Когда я видел её влюблённые глаза, у меня откуда-то появлялся гуманизм и язык не поворачивался сказать ей правду. Тем более, Алиска мне не так уж и мешала — слушала всё, что я несу, развесив уши, и шла со мной, куда и когда я хочу.

Сегодня я хотел на замороженную стройку. И Алиске пришлось лезть со мной через забор с надписями «За забором сторожевые собаки». Конечно, никаких собак там не было, это я проверил заранее. Но Зеленина повизгивала от страха, когда я её подсаживал наверх. Внутри Алиска взобралась на сложенные друг на друга бетонные плиты и села на краю. А я стал катать снежный ком. Потому что говорить было не о чем. Липкий снег очень хорошо превращался в нижний кругляк для снеговика. Я решил сделать снеговика большим и сфоткать.

— А мне Наташка сказала, что ты меня в самом деле не любишь, — нарушила молчание Алиска. — Крыса, правда?

— Алиса, Титова дура, а я тебя… люблю, — сказал я так, словно зачитывал смертный приговор.

— Лесь, скажи по-нормальному.

— А что я не нормально сказал? — уточнил я. — Между прочим, норма и патология очень связаны, их специалисты путают иногда. И вообще, нормы каждый год уточняются, сегодня я сказал, что люблю тебя ненормальным голосом, а через сто лет каждый парень будет признаваться девушке в любви именно так. Это называется прогресс.

— Ты издеваешься.

— Спорим, нет? Вот, к примеру, в прошлом веке если бы ты пришла на свидание с голым пупком, это бы значило, что ты ненормальная и тебя пора изолировать, а сейчас вы все так можете ходить. И ничего.

— Ты всё-таки любишь Наташку? — спросила Алиска в лоб.

План никуда не годился, потому что Зеленина дура. Или сильно умная, что, в общем-то, одно и то же.

— Говорю же, нет, — сказал я. — Я тебя люблю. Хочешь, на заборе напишу.

— Ну напиши, — Алиска тяжело вздохнула.

— Кровью? — спросил я, чтобы её развеселить.

Кажется, она не поняла, что я спросил. Потому что кивнула. Я пожал плечами. У забора валялась разбитая бутылка — тёмно-зелёные осколки, наполовину засыпанные снегом. Я взял в руку стекляшку.

— Вот, смотри, — сказал я торжественно, — сейчас я порежу руки и кровью напишу на заборе, что тебя люблю. Тогда ты мне, наконец, поверишь?

В Алискиных глазах появился страх:

— Ты с ума сошёл? Не вздумай!

— Сама просила.

Я поднёс стекляшку к руке. Конечно, ни за что на свете я бы не стал резать себе вены из-за Алиски. Просто валял дурака.

Алиска подскочила и, как и следовало ожидать, вырвала осколок бутылки у меня из руки и со всего размаха отбросила его. Испуганно мяукнула пробегавшая мимо кошка, а Алиска схватила меня за руку, да так, что мне стало больно.

— Перестань, придурошный! Верю я тебе, верю!

«Ну и зря», — подумал я, вынимая свою ладонь из её ладошки.

Алиска вдруг расплакалась. А потом бросилась меня целовать. Целовала и бормотала сквозь слёзы:

— Обещай, что никогда с собой ничего не сделаешь!

Выглядело это как в дешёвом кино. Можно было догадаться, что Алиска психическая, но не настолько же…

— Ну, скажи, скажи… — Алиска всё ещё умоляла меня, хотя лучше было бы плюнуть на меня и уйти. И больше никогда не общаться со мной. Вместо этого она смотрела на меня преданными покрасневшими глазами и ждала, что я скажу совершенно очевидный факт: «Никогда из-за тебя, дура, я не то что вены не порежу, а и палец не проткну!»

— Обещаю, — сказал я наконец.

— Дурак, дурак, дурак, — Алиска, продолжая плакать, присела на корточки и отвернулась…

Я отошел чуть назад, отвел руки назад и оперся руками о забор, хотя сейчас нужно было уйти и оставить Алиску рыдать одну. Прийти домой и уничтожить файл с планом. Навсегда.

Но это означало сдаться. Это означало признаться, что Наташа никогда не будет моей, а я несостоявшийся человек, даже более ничтожный, чем мать. Не подчинять себе мир, а вовеки ему подчиняться… На что же мне тогда разум, на что же мне тогда мысли, если всё, что я задумываю, опрокидывается случайно и нелепо…

Нет. Чтобы быть танком, нужно двигаться вперёд, ломать преграды и не бояться. Вся борьба ещё впереди!

Тут руки мои скользнули по забору, и в ладонь вонзилась заноза. Я машинально нашарил хвост занозы и выдёрнул её. Если бы ещё так легко занозы вынимались из души…

Плюнув на все эти размышления, я вернулся к снеговику. Докатал нижний ком, потом средний. Потом взял фотик и щёлкнул зарёванную Алиску на фоне дома.

— Дурак, — снова сказала она.

— Пойдём долепим вместе, — я засмеялся, — сделали себе бабка с дедкой Снегурку, гы-гы…

Алиска улыбнулась:

— Ну до чего же ты меня напугал, просто ужас…

И принялась катать следующий ком вместе со мной. Потом мы нашли две синие крышки от полторашек и сделали снеговику глаза, а вместо морковки воткнули короткую толстую палочку. А потом хохотали и фотографировали друг друга с этим снежным произведением. Хотя мне было совсем не весело…

Когда я проводил Алиску до её дома, она сказала:

— А мне вчера Наташа предложила выбрать — ты или она. И я выбрала. Тебя.

Алиска ушла, а я остался. В голове проскользнула дурацкая мысль: «Мы в ответе за того, кого приручили». Мысль была неправильная и лишённая всяких оснований. Если я в ответе за Зеленину, то Наташа должна быть в ответе за меня.

Я дошёл до Наташиного подъезда и встал около. Зачем — я и сам не понимал. Даже если бы Наташа прошла мимо — что с того? Я для неё лишь раздражающий объект. И никем другим могу и не стать. Что-то было изначально неверное в плане, из-за чего он и развалился. Но что?