Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - Ханна Бренчер

– Я ищу какую-нибудь дополнительную волонтерскую работу, – сказала я сестре Маргарет по телефону. – Мне порекомендовали…

– О, приходите же, приходите! Мы с удовольствием вас примем.

– И когда мне…

– Можете прийти сегодня. Приходите прямо сейчас! Если пойдете направо от своего дома и повернете направо там, где дорога раздваивается у супермаркета «Си-Таун», справа увидите наше здание. Там есть вывеска! До скорого! – и в трубке воцарилась тишина.

Никаких препятствий. Никакого обсуждения. Никакого «мы перезвоним вам, если решим, что вы нам подходите». Просто – приходи. Приходи прямо сейчас. Приходи какая есть. Через считаные минуты я выбежала из дома, повернула у магазина «Си-Таун» и вскоре уже шла по длинному коридору, по обе стороны которого тянулись классы, полные малышей из района Фордэм-роуд; стены были сплошь покрыты детскими рисунками на темы осенних листьев.

* * *

– Вы можете вставить нас в ту штуку, о которой все говорят? – это был один из первых вопросов, которые она мне задала. Я шла по пятам за сестрой Маргарет, которая показывала мне классные комнаты – там доставали закуски из ярких ланчбоксов и выпутывали сэндвичи из оберточной фольги.

– В ту штуку?.. – переспросила я.

– Ну да, где люди общаются. Какая-то штука в компьютере. Вы же ладите с компьютерами, верно?

– Вы имеете в виду Фейсбук? – догадалась я.

– Да! Вот именно! Все постоянно твердят мне, что нам это необходимо.

– Да, – уверенно ответила я. – Конечно, это я сделать могу.

И она тут же повела меня в свой кабинет, знакомиться с двумя другими женщинами, которые работали в офисе детского сада.

– Сандра! Шелли! Вы должны познакомиться с нашей новой девочкой-волонтером. Она некоторое время поработает с нами!

Они освободили для меня место. Выделили мне стол. Опять возникло то же чувство – чувство принадлежности. Чувство, что ты желанна – такая, какая есть.

Нью-Йорк навсегда останется моим и не моим городом. Полагаю, я буду жить в этом непримиримом противоречии, пока мои волосы не поседеют и не выпадут. Я никогда не бываю достаточно спокойна, чтобы неподвижно высидеть ежедневную дорогу на работу и с работы. Я из тех, кому нужно постоянно что-то делать, а это не слишком хорошо вписывается в поведение обычных нью-йоркских пассажиров. Все время, что я жила в Нью-Йорке, я пыталась завязывать разговоры. Мне хотелось расплющить слово «незнакомец» кувалдой. Вот чего не знали обо мне люди, которые ехали вместе со мной в подземке: я нашла способ еще долго носить их с собой после нашего расставания. Я думала о них, пока мы сидели рядом. Я вписывала их в письма.

Я всегда была такой. Я наблюдатель по натуре. Или просто слишком неравнодушная. Не знаю, в чем именно дело, но я наблюдала за бездомным, выступавшим с речью все тридцать секунд, что он шел по вагону. Я не отводила глаз от откровенно неряшливой полуодетой женщины, воинственной и бессвязно бормочущей, и никак не могла понять, почему никто не желает оторваться от книги, чтобы посмотреть на нее.

Мои глаза метались по вагону, нарезая круги вокруг всех деталей, таких неприметных, что их легко упустить. Вот двое, которые ссорились в углу вагона, пытаясь не повысить голос громче приглушенного шепота. Он – отстраненный. Она – побежденная. Женщина, крепко обнимающая ребенка, прижимающая его к себе при каждой остановке. Ребенок в пушистой шубке оказывался все ближе и ближе к ее груди. Она была такой настороженной. Такой тихой. И продолжала то и дело целовать малыша в лобик и притягивать к себе, словно говоря: «Подожди, не перерастай меня пока, пожалуйста!» Девушка напротив меня, перепробовавшая все способы прогнать дремоту. Я не могла не смотреть, как она кладет ногу на ногу, то левую на правую, то правую на левую.

В них не было ничего особенно интересного – ни в этой девушке, ни в той молодой матери, ни в ссорящейся парочке; но глаза мои фиксировались на всех трех сюжетных линиях. Я гадала, что могла бы сказать им, если бы представился шанс. Я прикарманивала незнакомцев, укладывала их в свою память, одного за другим. Они становились ближе ко мне во всех тех отношениях, в которых они казались обычными людьми, во всех моментах, в которых они были похожи на меня. И мне каким-то образом удавалось думать, что мы здесь – все вместе, в этом поезде номер 4, едущем к центру города. Пока поезд шел все вперед и вперед, я выбирала из толпы несколько человек и представляла себе, каково бы это было – поговорить с ними, узнать их страхи и задать им простой вопрос: Как твои дела?

«Как у тебя сегодня дела? Правда! Расскажи, расскажи мне. Светло ли у тебя на сердце? Легко ли было встать нынче утром с постели? Наполнены ли твои легкие радостным предвкушением – или уже довольно долго жизнь кажется тебе чуточку серой?» Может быть, от того, чтобы не чувствовать себя сегодня одинокими, всех нас отделяет лишь одно «как дела?».

Мне нужен был способ сказать любому человеку, с которым я не была знакома: «Эй, может быть, наши колени никогда не соприкоснутся, может быть, мы никогда не углубимся в политическую дискуссию в дешевом баре в Бруклине, но, может быть, тебе нужно знать, что на свете есть кто-кто еще. И у этого кого-то тоже имеются трудности. И этот кто-то желает тебе самого лучшего. И громко подбадривает тебя, пусть даже ты и не видишь вскинутых в воздух кулаков».

Я хотела делать что-нибудь кроме того, что я делала, когда садилась в поезд в окружении других незнакомцев, – то есть вытаскивала телефон и притворялась, что я не здесь, а где-то в другом месте.

Телефон стал способом отгораживаться от окружающих, оставаться в своем собственном пространстве, со своим собственным разговором и своим собственным шумом. По правде говоря, мне становилось еще более одиноко от сознания, что я нахожусь где-то, окруженная людьми, имена которых я могла бы с такой легкостью узнать. Что я сама – просто один человек среди тысяч, который предпочитает то, что происходит на экране, гладенькой белой коробочке с надкусанным серебряным яблочком на задней панели. Я то и дело вытаскивала его, чтобы снова прокручивать ленту, ни на что конкретно не глядя, просто надеясь казаться в этот момент важной, или нужной, или желанной.

Я притворялась, что набираю чей-то номер, и прикладывала телефон к уху.

– Алло!

В трубке – молчание.

– А, это ты, привет! Как у тебя сегодня день?

Молчание.

– Отлично! Да! Давай так и сделаем!

Снова молчание.

– Прекрасно! Полседьмого – супер. Мне нравится этот маленький винный бар… Ага… До скорого!

Я приглашала себя в разные места. Я смеялась ничьим шуткам. Я делала вид, что кто-то где-то ждет меня.

* * *

Я проводила добрую долю своих дней в поезде, поскольку жизнь моя разделилась ровно пополам. Половину недели я была среди дошкольников, становясь постепенно экспертом в рассказывании историй и расшифровке воплей четырехлеток. Остальную часть недели я отдавала работе представителя негосударственной организации при ООН, где точно так же рассказывались истории и расшифровывались вопли, хоть в совершенно иной манере.