Спаситель и сын. Сезон 2 - Мари-Од Мюрай

Спаситель обратил внимание, что Габен, обычно подкалывавший Лазаря, сидит за столом молча. Что-то у паренька не заладилось. Спаситель отослал Лазаря, попросив его отнести клетку с мадам Гюставией в кабинет для консультаций — пусть там веселится хоть до утра, никого не тревожа.

— Папа, — начал Лазарь, берясь за кольцо клетки, — как ты думаешь, мадам Гюставия беременна?

— Ты лучше спроси, сколько хомячковых младенцев мне придется усыпить.

— Нет, папа, — умоляюще проговорил сын, — ты не будешь их усыплять!

Спаситель понял, что близится момент, когда у себя в приемной он снова повесит объявление: «Через 5–6 недель вы сможете получить хорошенького хомячка. Обращаться к месье Сент-Иву». И в квартале его будут знать как «психолога с хомячками».

Как только Лазарь вышел из кухни, Спаситель обратился к Габену:

— Все нормально?

— Угу.

Спаситель «угу» не поверил.

— Расскажи, что случилось.

— Я был в больнице.

— Вот как? Ходил без меня… Маму видел?

— Я-то видел, но не знаю, видела ли она меня. Называла по имени, а говорила, будто с кем-то еще, кто стоял со мной рядом. Может, с тем дядькой с обезьянкой… Как вы думаете, со мной тоже такое будет?

— Что именно?

— Шизофрения. — Габен услышал диагноз от молоденькой сестры, а потом загуглил. — Первые симптомы появляются в моем возрасте. Заболевание наследственное.

— У детей, чьи родители больны шизофренией, несколько повышен фактор риска, — уточнил Спаситель.

— Значит, пока я вижу хомячков, а не обезьянок, беспокоиться не о чем?

* * *

В понедельник Луиза мысленно пересматривала фильм о прошедших выходных. Он назывался «Луиза в стране мальчишек», и сценарий был самый незамысловатый. Два дня хомячковых страстей, шуток и хохота с большим Габеном, раскрасок и вырезания. Поль, любитель телевизора и компьютерных игр, ни разу о них и не вспомнил, что к лучшему, потому что у Сент-Ивов один старенький компьютер на двоих и интернет еле тянет. Зато Спаситель повесил в саду новые качели, и все на них качались, даже Чудик, крепко вцепившись в доску коготками.

— Не боится, не боится, не боится ничего! — вопили мальчишки, танцуя вокруг хомячка, словно он был индейским тотемом.

В саду было так тепло, и розы так сладко пахли. Две трети фильма длилось сплошное счастье.

Вечер воскресенья был куда менее счастливым: Луиза отправилась за Алисой к ее отцу.

— Не могла прийти пораньше? Мы ужинаем! — Так ее встретил Жером.

— Неужели? В семь часов вечера?

— И что? А ты со своим психологом ужинаешь в полночь?

Луиза всячески старалась разделять супружескую пару и родительскую, как ей рекомендовали книги по психологии.

— Прости, пожалуйста, — ответила она, пропустив мимо ушей провокацию Жерома. — Я обычно забираю детей в семь.

— Но обычно ты не отправляешь ко мне Алису на своей неделе!

Раздражение нарастало. Того и гляди, дело дойдет до обидных слов.

— Обращаю твое внимание, — продолжал Жером, — Алиса не хотела оставаться с тобой, потому что не желает ночевать у этого… типа, она его совсем не знает. Детей нельзя таскать туда-сюда, они нуждаются в стабильности и…

— Ах вот как! И это говоришь ты! ТЫ говоришь о стабильности после того, как бросил нас из-за своей шлюшки?!

— Не смей оскорблять Пэмпренель! Я никого не бросал, мы расстались. Каждый человек имеет право…

— Право? Держите меня! Нет, мы не расстались, ты меня зачеркнул! На это каждый имеет право?!

Поутру в понедельник у Луизы при воспоминании об этой сцене заколотилось сердце и задрожали руки, а она как раз красила себе ресницы, так что пришлось остановиться, чтобы не выколоть себе глаз. Она очень жалела, что обозвала Пэмпренель шлюшкой. Месье Сент-Ив, клинический психолог, пришел бы в ужас, узнав, какой она может быть злобной гарпией.

— Алиса! — крикнула Луиза из ванной. — Ты готова? Сейчас девять тридцать. Если хочешь, чтобы я тебя отвезла…

Луиза чуть не вскрикнула от неожиданности, увидев совершенно одетую дочь, которая стояла у дверей и ждала ее.

— Алиса! Что с тобой?!

Алиса была оранжевой, как апельсин. Она пробормотала что-то невразумительное и напустила на лицо еще больше волос.

Последовав совету Пэмпренель, она замазала прыщи тональным кремом. Луиза спешила, и ей не хотелось начинать утро с разборок. Разумеется, она знала, что у дочери прыщи, но в тринадцать лет это естественно. К тому же не имеет смысла «зацикливаться на внешности», так она написала в своей статье о помешательстве подростков на внешнем виде.

Вот уже несколько лет Луиза писала статьи для газеты «Репюблик дю Сантр» и сейчас обдумывала новый сюжет. Она решила написать об иракской семье, которая сбежала от джихадистов Исламского государства и с августа месяца жила в Орлеане.

Семья Хадад — отец, мать и трое детей — поселилась в трехкомнатной квартире в приходском доме церкви Сен-Патерн. Семнадцатилетний школьник Фелисьен Л. открыл для них страничку в Фейсбуке, желая собрать людей, готовых их поддержать. Нашлась мама, которая передала мадам Хадад ползунки для ее малыша. Учительница-пенсионерка предложила свои услуги для обучения семьи французскому языку. «Хороший пример для читателей газеты», — подумала Луиза, остановившись перед дверью дома.

— Come in, welcome![19]

Дина Хадад говорила по-английски. Луиза ожидала увидеть какую-то совсем другую женщину, а не эту, с медовыми волосами и подведенными глазами. Как ни странно, лицо показалось ей знакомым. Она точно где-то уже ее видела.

— You do have three children?[20] — восхитилась Луиза, такой молодой выглядела мадам Хадад.

Дина перечислила: Заиду пять месяцев, Иоханне четыре года и Райе — шесть.

— Я поняла! — воскликнула Луиза. — Райя, учится в классе моего сына.

Они видели друг друга у ворот школы. Женщины уселись на софу, и Луиза достала блокнот и ручку, приготовившись записывать все, что мадам Хадад согласится ей доверить.

Мадам Хадад сказала, что ей двадцать шесть лет, она замужем. Ее мужа зовут Юсеф, он преподаватель музыки по классу скрипки. Вскоре после прихода в Мосул джихадистов Юсеф потерял работу, они запретили музыку. Игиловцы[21] пометили дом Хададов буквой «н» — назареяне, то есть христиане. Новые хозяева города, разъезжая по христианским кварталам, кричали в рупор: «Принимайте ислам, станьте подданными халифата! Или уезжайте прочь! Брать с собой имущество запрещено!» Не желая подчиняться исламистам, Хадады решили уехать, нагрузили универсал самым необходимым и тронулись в путь. При выезде из города их остановили четверо мужчин.