Кир - Семен Злотников

И я плакал от радости – каюсь! – когда он оставил эту юдоль страданий.

Спасибо Судьбе, его страдания на кресте протянулись три дня – не три года, как это выпало на мою долю…

Общаться нам с ним удавалось в ночные часы, когда вежды слипаются сами собой и трудно противостоять сну.

В остальные часы суток мы редко бывали одни – поскольку, помимо специального караула (трех насквозь обкуренных бойцов), под столбом постоянно топтались отдельные личности или группы людей.

Поражал интерес, с каким они обсуждали между собой, каково нам приходится на кресте.

Одних, например, занимали длина, конфигурация шляпок (гибрид ромашки с грибом поганки!) и степень ржавости гигантских гвоздей, а также наклон и надежность опор, предательски потрескивающих под напором ветра.

Других волновало, что мы не одеты (лохмотья на бедрах не в счет) и можем на раз простудиться.

Третьих коробил откровенный натурализм наших поз на кресте и неподдельное страдание на лицах.

Четвертые гадали, как долго мы этак продержимся и от чего сдохнем (мало кто говорил, что умрем!): от удушья, тотального обезвоживания организма, заражения крови, помутнения рассудка или позора.

В единичных случаях нам нерешительно сочувствовали и сравнивали с восставшими гладиаторами, а Москву – с Древним Римом.

Чаще же нас обзывали неблагодарными подонками, грязными выродками, изменниками социалистической родины и предателями СССР.

Нередко слова моего старшего товарища по несчастью заглушались звуками фанфар, автоматных очередей или пушечной канонады, доносившимися из-за зубчатых стен древнего Кремля, где, по всему судя, не затихала борьба за власть («Король умер – да здравствует король!» – помню, с усталой иронией констатировал Илья Владимирович!).

Оставалось терпеть – поскольку ответить на оскорбления не представлялось возможным.

Труднее всего было сносить ругань и издевательства трех обдолбанных караульных, неотлучно торчащих под столбом: дни напролет они резались в карты, игра у них шла на плевки (кто доплюнет до нас с трех раз!), что нам особенно докучало.

– Верх неразвитости – плевать человеку в лицо, когда он не в силах хотя бы утереться! – как-то не выдержал и воскликнул в сердцах Воньялу-Нинел.

В основном они мазали мимо (благо висели мы высоко), но когда попадали – я плакал.

То были слезы бессилия и обиды – за нас, и жгучего стыда – за них.

Но на самом-то деле все мои боли и унижения покажутся пустяшными на фоне истории жизни распятого старца…

– Знайте, Кир, – начал он свою исповедь, – что мое настоящее имя…

Спасибо гвоздям, я бы упал со столба – настолько меня поразило услышанное: как оказалось, на одном со мной телеграфном столбе был распят подлинный, а не поддельный руководитель Великой Социалистической революции Владимир Ильич Ульянов-Ленин (поддельный, с его же слов, лежал в мавзолее на Красной площади!).

И сегодня еще звучит во мне дробный, то слабеющий, то набирающий силу и непреклонность голос моего великого друга.

Впрочем, многое из того, о чем он поведал, давно досконально изучено и описано в тысяче тысяч манускриптов и книг о нем же.

Позволю себе лишь пролить свет на факты, не известные никому.

Итак, 21 апреля 1870 года в семье скромного инспектора народных училищ Симбирской губернии и застенчивой дочери земского врача родился на редкость кудрявый и златовласый мальчуган, которого тут же назвали Володей Ульяновым.

Но мало кто знал (а кто знал – те уже не живут), что практически в тот же день и час, с разницей в тринадцать минут, там же, в особняке, только ниже этажом, в тесной каморке без окон, примыкающей к кухне, благополучно разрешилась от бремени кухарка дружной семьи Ульяновых Варвара Никитична Жуть-Мордюкова.

И тоже мальчиком, и тоже на удивление златовласым и кудрявым.

Павлом назвали (в скобках заметим, что имя Павел корнями восходит к латинскому «paulus», что в переводе на русский язык означает: маленький, незначительный; как по насмешке Судьбы, этому самому маленькому и незначительному Павлу Жуть-Мордюкову выпала честь быть похороненным в мавзолее на главной площади СССР!).

Кому-то, возможно, могло показаться чудом, что в одном доме (!) и в одно время (!), на разных этажах (!) и от разных матерей (!), всего-то с разницей в тринадцать минут, родились двое мальчиков-близнецов – но только не членам весьма просвещенной семьи Ульяновых.

«Наконец-то, – улыбались они, – налицо результат системного увлечения главы семейства кулинарией!»

Все в доме любили кухарку Варвару и, памятуя о главной заповеди Господа: плодитесь и размножайтесь! – дружно приветствовали явление в мир еще одного человечка.

И только Мария Александровна Ульянова, мама маленького Володи, совсем не обрадовалась рождению этого ребенка и посадила его на цепь.

Почитай, пятьдесят с лишком лет без малого безвыходно провел в темнице внебрачный сын дворянина и кухарки, покуда за ним однажды не пришли…

– Я вспомнил про Пашу Жуть-Мордюкова… – с горечью признавался мне создатель первого в истории человечества государства рабочих и крестьян, – я вспомнил о нем… когда мне стало ясно… что Коба (партийная кличка Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили, на которую он отзывался) …этот… дышащий коварством и злобой… нечеловек… отдал подлый приказ меня извести…

Позабыв про боль и затаив дыхание, я внимал последним словам вождя мировой революции.

Боги, казалось, низверглись на землю и стали людьми, со всеми вытекающими последствиями…

– Двое моих доверенных лиц… – между тем продолжал Владимир Ильич, – два пламенных революционера… садовник Кузьма… и доктор Тимошкин… доставили моего единокровного братца… на дачу… в Горках… тайком… в холщовом мешке…

Дальнейшие события кому-то наверняка напомнят дурной детективный роман с банальными переодеваниями, подменами персонажей, погонями, драками и прочей лабудой, обычно присущей авантюрным романам.

Но поскольку я тут ничего не придумываю, то остается согласиться с великим русским писателем Федором Михайловичем Достоевским, сказавшим вслед за не менее великим Шекспиром: мол, еще поискать второй такой примитивный театр, как этот наш мир!

Павел, по счастью, был жив, хотя выглядел плачевно: не стоял на ногах, ползал на четвереньках, к общению не тяготел, бессмысленно щурился на свету, чесался и дергался, как при Альцгеймере.

При этом мой друг, по собственному признанию, со слезами на глазах разглядывал это подобие человека и горячо благодарил Судьбу, что это не он пятьдесят два года тому назад родился в темной, тесной каморке, примыкающей к кухне.

За неимением сил и времени Владимир Ильич опустил детали встречи со своим человекоподобным родственником и только заметил, что жутко страдал, покуда тому на лицо приклеивали знаменитые ленинские усы и бородку, рядили в костюм и галстук в горошек.