Жан-Поль Готье. Сентиментальный панк - Элизабет Гуслан

Сидя за своим столом в просторном кабинете, из которого открывается вид на церковь Сент-Эсташ, осеняемый крылами ангела-хранителя в облике херувима – эмблемы его модного дома, нарисованной фломастером на окне, Жан-Шарль де Кастельбажак, пятидесятилетний подросток, вспоминает об эпохе восьмидесятых: «Было всего пять или шесть имен, вокруг которых всегда поднималась шумиха, никак не больше: Клод Монтана, бывший танцор балета из театра в Страсбурге, Иссей Мияке, Анн-Мари Беретта и я. Жан-Поля еще не было в этой компании. Принцип дефиле-спектакля еще только начал формироваться. Сценография, невероятный размах нашей работы… все это нас выделяло из общей картины. Кензо был очень театрален, так же как Дороти Бис и Шанталь Томасс. Группа “Художники и рабочие”, которая нас объединяла, продвигала нашу работу. Тогда мне пришло в голову устроить показ коллекции на крыше парковки в огромном воздушном шаре». Жан-Поль еще только топтался за кулисами авангарда, и эта компания его очень привлекала. «Он еще не существовал, – продолжает Кастельбажак. – Первый раз я о нем услышал в связи с его браслетами, сделанными из консервных банок, а потом добавились тельняшки. То, что сразу меня тронуло, показалось близким, это его стремление обыграть привычное, каждодневное… Сакрализация мелких обычных вещиц, пространство мгновений реальной жизни. Я делал то же самое уже довольно давно. Я использовал повязки Вельпо, старые одеяла… У меня была целая коллекция таких находок. Но у Жан-Поля все эти идеи заиграли по-новому, это выглядело свежо и интересно. У него было очень индивидуальное видение моды. Я находил отголоски этого у Вивьен Вествуд, которая в Лондоне украшала майки куриными косточками, практиковала в своей работе почти ситуационный подход, – я в ней чувствовал родственную душу. Но у Жан-Поля я не находил никакого политического подтекста, просто он проявлял интерес к обществу и людям. Восхвалять Францию, как она есть, это то, что мне всегда нравилось, и об этом мало кто думал. Простую, рабочую Францию, как ее показывал Габен в “Набережной туманов” и “Человеке-звере”. Эту эстетику уже затронул Ив Сен-Лоран, но в аристократической манере. Он [Готье] нам рассказал о Парижанке, прекрасно всем знакомой и близкой, которую он обожествил».

Очаровательную Парижанку, порхающую по улицам без гроша в кармане, Жан-Поль воспел в коллекциях «Барбес» и «Паригот, Парижская девчонка». В коллекции «Консьержка» отразилась другая сторона его характера: нам словно хитро подмигивает болтливый уличный мальчишка. Простая элегантность улиц стала первой отличительной чертой стиля Готье. 10 мая 1981 года[74] все знаменитые французские модельеры находились вне Франции. Они собрались в Бразилии на вечерний прием: Жан-Шарль де Кастельбажак, Тьерри Мюглер и Жан-Поль Готье. Результаты выборов показывали по бразильскому телевидению. В отеле в Рио, где они остановились, эти новости представлялись еще более удивительными. «Я тут же позвонил матери, – рассказывает Кастельбажак. – Она была напугана, словно наступала заря второй революции, потому что машины заезжали в парк, расположенный на частной территории, останавливались там и сигналили. И вдруг я увидел, как Жан-Поль вскочил на стол в ресторане и стал танцевать и петь как умалишенный. Я же был почти готов разрыдаться! Эта победа повергла меня в совершенную растерянность[75]. Душа моя оставалась на стороне правых, а сердце рвалось к левым».

Целых семь лет президентского срока будет продолжаться праздник. В период с 1981 по 1988 год Жан-Поль конечно же появлялся и в «Ле Бэн», и в «Паласе», и в «Квин», но блокнот для рисунков все-таки всегда заменял ему танцпол. «Я был тогда, да и сейчас остаюсь, большим тусовщиком, – признается Кастельбажак. – Всю жизнь это качество меня подводит и ставит иногда в прескверное положение. Я встречал его [Готье] время от времени в разных модных местах, но, между прочим, он никогда не появлялся на костюмированных вечеринках в “Паласе”. Он редко принимал участие в шумных тусовках. Я вообще думаю, что он по натуре домосед, который хорошо себя чувствует только в узкой компании близких друзей. Он так сосредоточился на выполнении своей миссии, что, по-моему, чувствовал себя носителем всего исторического наследия моды. Проще говоря, в возбужденное состояние его приводила работа, а не угар, который царил тогда на вечеринках, и темперамент свой он выражал тоже в работе». А ведь его работа состояла в том, чтобы подрывать устои, в частности, в области моды. Овладев парадоксальными символами эстетической диктатуры, он сделал следующий шаг – предложил женщине путь к эротической свободе. Корсет с коническими выступами стал его тотемом. Сегодня узнаваемый повсюду, этот предмет одежды, который появился в его фантазиях довольно рано, покорил Мадонну и за тридцать лет превратился в фетиш, позволяя сразу узнавать фирменный стиль JPG от Милана до Токио. Внешний отличительный признак: чашки выступающие, острые, больше похожие на груши, чем на яблоки, больше на Африку, чем на Америку. Едва появившись, этот корсет вызвал невероятное смятение в обществе. В нем видели символ новой сексуальности, эстетской крайности, игру с телом, которая приводила прессу, этого вечного посредника между художником и обществом, в лихорадочное волнение. В статье для журнала «Актюэль» восторженный Жан-Франсуа Бизо[76] сказал о нем так: «Шелковый корсет с острыми выступами, похожими на рожки с кремом». Готье предлагал публике варианты из бархата малинового и мандаринового цвета, использовал корсет как элемент облегающего платья мини, снабжал его шнуровкой сзади. Вся суть либертианского стиля кутюрье находит отражение в коллекции 1984 года. Он не удовлетворяется игрой с тесьмой и шнурками, у него в шоу участвуют белые и чернокожие манекенщицы, цирковые артисты, модели носят африканские бубу и поют негритянские спиричуэлс[77]. Великий сотрясатель устоев! На показах Готье бьет ключом настоящая жизнь, как она есть, а не та, которую хотелось бы видеть теоретикам моды. Отзывы о коллекции «Барбес» говорят, что она всех потрясла. Журналисты вынуждены пересмотреть привычные клише и способы описания дефиле. «Сборная солянка», которую предлагал Готье, была непривычна, и понадобился новый язык, чтобы рассуждать о его стиле. Фантазия этого фигляра не знала границ: Африка из Пигаль, квартала красных фонарей, сироты Чарльза Диккенса, Мэри Поппинс, чемпионки по лыжному спорту, гладиаторы, чаровницы, неземные существа кружили по подиуму. Тот, кто намеревался рассуждать о его коллекциях, должен был быть эрудитом, обладать легким пером и глубоким художественным видением. Рассказывая о его творениях, журналист, пишущий о моде, мог превратиться в спортивного комментатора. Писать о Готье было все равно что участвовать в марафоне. А он собирался использовать это замешательство для своего шоу «In&Out», которое перевернуло вверх тормашками внутренние законы и показов модной одежды, и театральных постановок. В тот год две тысячи человек без приглашения пришли в его грандиозный волшебный цирк. Зал de facto[78] превратился в театральные подмостки, где разворачивалось самостоятельное действо, и журналистам предстояло постараться, чтобы описать все в подробностях, включая разные забавные эпизоды, что часто приводило к увеличению вдвое объема статьи.