Оборванная юность - Виктор Трынкин

мальчишеское любопытство, и он лениво подумал: «Чего он так переживает о Дашке? Ну и не смотрит — подумаешь какое дело».

— Ну так как, поговоришь? Чего тебе стоит, — с неугомонной настойчивостью наседал Егор.

Андрей заметил, что у него появилась упрямая складка на лбу.

— Нет. Если хочешь, говори сам, — насупившись, сказал он как отрезал.

— Э-э… с тобой всё ясно, с тобой кашу не сваришь, полная безнадёга, — прикусив губу, пробурчал Егор.

— Что тогда тебе не ясно?

— Ясно, что, боишься!.. По глазам вижу — боишься, — с горькой болью тоскливой ревности проговорил он.

— Не ной, а то я тресну тебя по башке!.. Чего мне бояться-то? — смело сказал Андрей. — Тебе надо, ты и говори. — И вдруг Дашкины капризы ему самому стали любопытны. Он с удивлением поинтересовался: — А с какой стати она не смотрит?

— Не смотрит и всё, — он глубоко вздохнул, глубокая печаль отражалась на его лице, он глянул на Андрея глазами полными грусти: — А ты не хочешь меня понять.

Андрей не догадывался, как можно помочь страдающему Егору, а разговаривать на эту тему с Юркой ему не хотелось. И он для него придумал смелый вариант.

— А ты сам возьми да спроси у неё, чего она нос воротит?

Егор с разочарованным видом глянул на него.

— Ну ты даёшь… Не могу.

— Боишься, штоль?

— Да нет… Совестно… Ладно! — внутри у него всё закипело. Подумав, он твёрдо ответил на какие-то свои далёкие мысли. — Кончится война, обязательно скажу ей всё, что думаю.

Андрей попытался осознать, что он имел ввиду и грустно протянул:

— Ну, это не скоро.

— Смотря как будем бить фашистов.

Андрей рассеяно молчал. Он не знал, как нужно бить фашистов, чтобы скорее кончилась война. Но он точно знал, что бить их надо до конца.

— Эх Андрюха, — тоскливо сказал Егор, и взгляд его устремился мимо него, куда-то в светлеющее небо. — Когда смотрю я на неё… смотрю, а у меня будто цветастые бабочки внутри начинают летать… Откуда всё это? — Он огорчённо вздохнул. С узорчатых листьев клёна сорвались хрустальные капли дождя и упали на печальное лицо Егора. Не замечая этого он, продолжал смотреть ввысь, а они катились по его круглым щекам. — Ничего не могу с собой поделать.

Андрей, с сочувствием слушал его и силился понять, что происходит с Егором. Он был младше своего товарища, но война сравняла все возрасты. И всё равно ему пока невдомёк переживание друга.

— Я как подумаю о ней — самому не верится, хочется сделать что-то такое, чтобы она заметила меня, может даже… улыбнулась, — мечтательно проговорил Егор.

Андрей с благоговением, глядя на Егора, подумал: «Вот Дашка, запросто чужую жизнь может сломать».

— А ты возьми и подари ей что-нибудь. Девчонки любят подарки, это я по сестрёнке знаю. Она, глядишь, и заметит тебя, — наивно посоветовал Андрей.

— Да я хотел ей подарить вот это, — он достал из глубокого кармана круглое зеркальце. Похожее зеркальце Андрей видел у мамы. — А потом подумал, подумал: она же не смотрит на меня, чего же я буду ей дарить. Вот когда посмотрит, тогда и подарю. — Без колебаний он спрятал зеркальце в карман.

Андрей оторопело посмотрел на обиженного Егора.

— Ну ты и жмот, Егорка! — разочарованно произнёс он.

— Я не жмот. Я справедливый, — парировал он.

— Ну ты… хватил.

— Побожись, что никому не скажешь! — неожиданно, ни с того ни с сего, в лоб зарядил Егор и пытливо глянул на него.

Андрей от внезапности вытаращил глаза:

— Честно… Никому.

— Не проболтаешь? А то скажешь курице, а она и всей улице.

— Могила.

— Я ей хочу подарить щенка, — мечтательно, закатив глаза, признался Егор, — тогда она будет смотреть только на меня, это точно, а не на твоего христосика, понял?

Егор испытывал скрытую зависть к Юрке Лагутину.

— Щенка-а! — протянул Андрей.

— Э-э, да ты ничего не знаешь, — с недоумением и досадой тряхнул головой Егор. — У неё же немцы любимую собаку застрелили, а я ей р-раз и щенка, понял?! Пусть воспитывает. — Он говорил горячо, захлёбываясь будто заблудился в детстве, а в его лохматой голове прочно поселилась эта наивная мечта. — Тогда она с меня глаз спускать не будет! — при этом он испытывал какое-то победное наслаждение.

Андрей смутно стал догадываться о чём надо говорить с другом, и эта догадка прибавила ему решимости. На его лице расплылась весёлая и даже озорная улыбка.

— Да не трусь ты, поговори сам с Юркой, — его слова были наполнены мальчишеской уверенностью. — А Дашка теперь не на кухне, а в санчасти доктору помогает, — вдруг вспомнил Андрей.

— Да? — опешил Егор и как-то сразу потух. — А я и не знал, — удивился он, переминаясь с ноги на ногу. — Ну, это меняет дело…

Недоговорив, он замолчал, повернулся и неторопливой походкой вразвалочку, зашагал в сторону лагеря, отводя руками мокрые ветви елей, хватавшие его за тело.

Деревню Озёрное партизаны окружили бесшумно. В три часа ночи в небе вспыхнула сигнальная ракета. И началось. Блокпосты партизаны забросали гранатами. В то же мгновение воздух взорвался выстрелами. Школьное здание на краю села бойцы Бортича окружили и, вызывая панику среди фрицев, открыв ураганный огонь, в упор уничтожали растерявшихся фашистов, выскакивающих через окно в нижнем белье.

Рядом с Юрой из своей трёхлинейки крошил фашистов Степан. Глаза его лихорадочно горели ненавистным азартом. С каждым убитым немцем он остервенело кричал.

— Это тебе за мамку! Это тебе за мамку!

Бой был жестокий, гитлеровцы по-звериному огрызались и упорно сопротивлялись. Тем не менее, внезапность нападения сыграла свою роль. Каратели не могли оказать должного сопротивления. Немецко-полицейский гарнизон в селе Озёрное, несмотря на его многочисленность, был перебит почти полностью.

Но, к сожалению, партизаны тоже понесли потери… Был тяжело ранен Юра Лагутин. Пуля попала в ногу. Он неловко дёрнулся, упал и сильно ударился головой о что-то твёрдое. Кровь потекла по лицу. Он потерял сознание. Это заметил Егор и по-пластунски, боясь поднять голову, пополз к раненому. Вокруг визжали и