Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

– Предоставьте это мне, – сказал сквайр. – Конечно, если не встречаете препятствий.

– О, никаких!

– Я сейчас же скажу вам, Мэри, прямую истину. Я поеду сам с этой запиской и увижу графа. Потом я отклоню приглашение или приму его, смотря по тому, чем кончится наше свидание. А я бы желал, чтобы Лили поехала.

– Бедненькая! Она не может.

– Желал бы, чтоб она могла, очень желал бы, желал бы от всей души.

В то время как он повторял свое желание, в его голосе отзывалось столько искренности, что сердце мистрис Дель вдруг сделалось особенно мягким и нежным.

– Дело в том, – сказала мистрис Дель, – она не может ехать туда собственно из-за встречи с Джонни Имсом.

– Я это знаю, – отвечал сквайр, – я понимаю. Но этой-то встречи мы и желаем. Почему бы ей не провести недельку в одном доме с благородным молодым человеком, которого мы все любим?

– Тут есть причины, почему она этого не хочет.

– Конечно, есть, те же самые причины, которые побуждают нас привезти ее туда. Может статься, лучше будет рассказать вам все. Лорд Дегест принял молодого человека под свое особенное покровительство и хочет женить его. Он обещал назначить ему хороший годовой доход, на который молодой Имс спокойно проживет всю жизнь.

– Это весьма великодушно, я от чистого сердца радуюсь за Джонни.

– Его повысили по службе.

– Вот как! Значит, у него дела идут хорошо.

– Дела его идут отлично. Он теперь частный секретарь у своего главного начальника. И вот что, Мэри, если этот брак устроится, то, чтобы Лили не была с пустыми руками, я условился определить ей сто фунтов в год, ей и детям ее, если она примет предложение Имса. Теперь вы знаете все. Я не хотел говорить, но теперь нахожу не лишним, чтобы дать вам средства судить об этом. Первый жених был бездельник. Этот – честный молодой человек. Не будет ли хорошим, добрым делом пробудить в ней расположение к Имсу! Сколько я заметил, то он, до появления между нами того негодяя, всегда ей нравился, она любила его.

– Она всегда любила его, как друга.

– Лучшего друга она никогда не получит.

Мистрис Дель задумалась. Каждое слово сквайра заключало в себе истину. Это было бы желаемым и верным средством к заживлению ран, это была судьба для Лили, лучше которой нельзя и желать, лишь бы только исполнение ее было возможно. Мистрис Дель твердо была убеждена, что если бы дочь ее согласилась принять предложение Имса, то через год, много через два, заживление ран было бы несомненное. Тогда Кросби был бы забыт или вспоминаем без всякого сожаления, и Лили сделалась бы госпожой счастливого дома. Но есть положения, которых невозможно достичь, хотя бы на пути к достижению их не встречалось никакого физического или материального препятствия. К числу их принадлежит взгляд, который душа бросает на предмет, служащий источником ее скорби. Если бы сердце состояло из вещества, которое можно было бы ковать, и если бы чувства можно было подчинять какому-нибудь контролю, то кто бы позволил себе терзаться превратностями счастья, которым подвергается иногда чувство любви? Смерть не вызывала бы глубокой печали, неблагодарность потеряла бы свое язвительное жало, обманутая любовь нанесла бы оскорбления сильнее того, которое испытывается при обыденных житейских обстоятельствах. В том-то и дело, что сердце наше сделано не из ковкого металла и наши чувства не допускают никакого контроля.

– Для нее это невозможно, – сказала мистрис Дель. – Я боюсь, что невозможно. Слишком еще рано.

– Шесть месяцев, – возразил сквайр.

– Для этого нужны не месяцы, а годы, – сказала мистрис Дель.

– Тогда она утратит свою молодость.

– Да, все это он сделал своей изменой. Но что сделано, того не переделаешь. Она и теперь еще любит его так же нежно, как любила и прежде.

Сквайр пробормотал вполголоса несколько крепких словечек, несколько невольных восклицаний против Кросби, невольных и вместе с тем весьма неприличных. Мистрис Дель слышала эти восклицания и нисколько не оскорбилась ни их неприличием, ни жаром.

– Но вы можете понять, – сказала она, – что она не в состоянии принудить себя ехать туда.

Сквайр ударил кулаком по столу и повторил свои восклицания. Если бы он знал, до какой степени неприятною становилась леди Александрина, он, быть может, не был бы так сильно взволнован. Если бы он мог заметить и понять тот свет, в каком Кросби смотрел теперь на свой союз с фамилией де Курси, мне кажется, он извлек бы из этого некоторое утешение. Люди, которые оскорбляют нас, редко остаются не наказанными за свои оскорбления, но мы так часто считаем себя неудовлетворенными, не зная, что мщение уже совершилось!

– Так вы сами хотите ехать в Гествик? – спросила мистрис Дель.

– Я свезу вашу записку, – сказал сквайр, – и завтра пришлю вам ответ. Граф поступил так великодушно, что вполне заслуживает всевозможного внимания. Я лучше расскажу ему всю правду, и потом, смотря по обстоятельствам, поеду погостить или нет. Особенной надобности ехать туда я не вижу. Что я буду делать в гествикском доме? Я думал, что если мы соберемся там все, то это могло бы устранить некоторые затруднения.

Мистрис Дель встала, чтобы удалиться, но не могла уйти, не выразив благодарности за все, что он предполагал для них сделать. Она знала очень хорошо, какой смысл заключался в словах сквайра относительно устранения некоторых затруднений. Сквайр предполагал, что если бы они прожили неделю в гествикском доме, то идея бежать из Оллингтона, по всей вероятности, была бы оставлена. Мистрис Дель казалось теперь, как будто сквайр за такое намерение сыпал ей на голову раскаленные угли. Она начинала стыдиться образа своих действий и убеждаться, что, взамен благодеяний, которые он делал для ее дочерей, ей следовало бы примириться с его суровостью. Если бы ее не страшили упреки дочерей, она даже теперь отказалась бы от своего намерения.

– Не знаю, что мне сказать вам за ваше великодушие.

– Не говорите ничего, – ни за мое великодушие, ни за мое недобродушие, – а оставайтесь лучше на месте, и будем жить по-христиански, будем стараться думать друг о друге доброе, а не дурное.

Это были добрые, великодушные слова, обнаруживавшие в себе дух любви и терпения, но они были высказаны жестким несимпатичным голосом, и сквайр, произнося их, угрюмо смотрел на каминный огонь. По правде сказать, сквайру стало стыдно за теплоту своих слов.

– По крайней мере, я ни в каком случае не буду думать дурно, – отвечала мистрис Дель, подавая руку. Теперь было слишком уже поздно покинуть проект переезда и вместо того остаться в Малом доме, но, проходя через сад, она признавалась себе, что раскаивается в своем поступке.

В эти дни холодной ранней весны, вход с полянки в дом чрез стекольчатую дверь не был еще открыт, так что необходимо было обойти кругом через огород на дорогу, и уже оттуда в уличную дверь или же в соседнюю дверь, через кухню. Мистрис Дель выбрала теперь этот последний вход, и в то время как она выходила из кухни, к ней, почти на цыпочках, подошла Лили и остановила ее. На лице Лили была улыбка, когда, в знак предостережения, она подняла палец, и никто бы не подумал, посмотрев на нее, что она сама обеспокоена.