Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

я могу бросить свое дело… и даже… Зинаиду!

Двадцать седьмого мая я пошел со своими друзьями на луг около широкой реки. Нужно было испытать новую бомбу.

Это было чудесное место. Над нами летали дикие гуси, цапли, аисты. Стрекозы и множество насекомых дрожали в хаосе джунглей, находившихся совсем недалеко от столицы.

Взрывом ранило большую птицу, похожую на фазана; она упала с ветвей ясеня на траву и лежала там неподвижно с открытыми, грустными, все понимающими глазами.

От стыда пот выступил у меня из всех пор. Я чувствовал себя преступником. Как это еще вчера я считал себя избавителем!

Теперь я окрасил кровью крапинку духовной звезды.

С этого мгновения с полной ясностью я осознал свое намерение. Я не мог ни сидеть, ни стоять. Все члены мои дрожали. Меня мучила неутолимая жажда. Я пил воду стакан за стаканом. Я спасался в наркотических видениях. Когда я, измученный, хотел покинуть восьмиугольный склеп башни, передо мной внезапно оказалась Зинаида. На ее бледном лице я увидел новые тени. На ней было большое янтарное украшение, испускавшее лучи тусклого света.

От страха и сладостного сердцебиения у меня перехватило дыхание.

– Вы тоже…

– Я тоже, с тех пор как меня преследуют фурии. – Она стиснула пальцы, будто хотела их сломать.

Я набрался мужества.

– Зинаида, почему вы два дня назад взяли меня за руку, а потом убежали?

– Я посочувствовала вам. Вы – дитя, малое дитя.

– Почему вы мне сочувствовали?

– Вы взяли на себя больше, чем можете сделать.

– Покушение?

Она медленно подняла на меня взгляд:

– Как наивны все-таки мужчины, даже деловые и холодные! Ни один мужчина не сделал еще что-нибудь хорошее или плохое, великое или ничтожное, не желая возвыситься над другими. Чего стоят все ваши решения и поступки? Я не видела еще мужчины, который действительно страдал бы! Вы можете страдать только от унижения. Поэтому вы так жестоки к миру.

– Есть ведь другая мука?

– О, есть только одна мука. Но этого вы не поймете. Страдание матери.

– Вы знали это страдание, Зинаида?

– Я знаю.

– Так вы… вы… сами были матерью?

Зинаида медленно провела рукой по волосам. Потом сказала очень просто:

– Нет.

Я молчал, а она глядела на меня будто издалека.

– Нет, я не была матерью и никогда не буду.

– О, Зинаида!..

Я готов был опуститься перед ней на колени. Она святая! Я сказал:

– Все, все будет так, как вы захотите!

Я хотел взять ее за руку; Зинаида отдернула ее:

– Нет! Никогда! В прошлом году я была очень больна. С тех пор нет никакой надежды. Впрочем, заслуженное наказание.

– Наказание?

Она закрыла глаза:

– Да, вполне заслуженное.

Вдруг она произнесла более легким тоном:

– Через два дня вы сожмете в руке револьвер. Но я предостерегаю вас! Стучат ли по ночам в вашей комнате, будто стены пустые? Встречали вы на лестнице вашего дома старого господина с грустным лицом, шаги которого беззвучны? Обычно на нем немодный цилиндр. Его часовая цепочка сверкает.

– О чем вы говорите?

– Вы знаете оперу «Волшебный стрелок»?

«Волшебный стрелок»! Я снова слышал эти слова. Они меня преследуют. Я увидел перед собой отца: не седого – смуглолицего, как тогда.

– Ах! Конечно, вы знаете эту оперу! Там один целится… я уже не помню в кого… но встречает свою возлюбленную. Заканчивается хорошо благодаря вмешательству небес. Но все же нашу волшебную пулю направляют силы… смеясь над нами, направляют силы, что стучатся в наши стены, встречают нас на лестнице…

– Вы боитесь, что я брошу бомбу мимо цели!

– О, молчите… – прошептала Зинаида, прижав палец к губам. Она смотрела на меня безумным взглядом. – Я тоже стреляла.

– Вы… вы?

Зинаида долго молчала.

– Я тоже хотела любить людей. Нет, не любить – отомстить за них. Я тщеславно искала страданий Спасителя! Это было в Туле. Мне, девятнадцатилетней студентке, выпал жребий исполнить приговор. Был прекрасный весенний день, какой только можно вообразить. Дрожа от волнения, я стояла на перекрестке; нежаркое солнце слепило мне глаза. В сумочке моя рука сжимала револьвер… Мундир великого князя блестел в карете. Рядом сидела шестилетняя девочка, его дочь, – милое, прелестное создание… маленькая добрая девочка. Я убила не великого князя. Я… убила ребенка!

– Зинаида!

– Молчите, вы! Я убила моего ребенка. Боже! Надеюсь только, что сама скоро сойду в могилу! Лучше бы сегодня, уже сегодня…

– Зинаида! – воскликнул я. – Я люблю вас… за все… вы прекрасны, вы героиня!..

Она отступила на два шага. Впервые ее хромота была так заметна.

– Чего вы хотите?.. Уходите! – закричала она.

Наступил вечер. Мы собрались в подвале. Река шумела. Свечи в садовом подсвечнике освещали лишь небольшой круг в середине стола. Над нами тянулся каменный свод – словно огромная каменная влажная могила, пахнувшая плесенью и гнилью, дышала на нас клубами подземных паров. Сегодня мы собрались в последний раз: ко мне на улице обратились как к анархисту; были и другие признаки того, что за нами следят.

Соблюдались все меры безопасности; чтобы ввести в заблуждение наших преследователей, мы, прежде чем собраться здесь, долго блуждали по соседним улицам.

Я сидел между Хаимом и Зинаидой.

Я взял Зинаиду за руку; она не отдернула ее.

– Все, что вы мне сегодня поведали, показывает, насколько глубже вы погружены в жизнь, насколько вы меня превосходите. Ведь кем я был? Маленьким, обиженным, мстительным трусом. А теперь? Теперь мне кажется, что я могу прыгнуть в высоту на тысячу метров, летать, проникать сквозь стены, как ангел. Я хочу страдать, хочу взять на себя все страдания людские, только чтобы сравняться с вами!.. Вы ничего обо мне не знаете. Вы и не хотите ничего знать. Но теперь я прощаюсь с вами навсегда. Удастся мне это или нет, я отверг свою жизнь и, возможно, скоро потеряю ее. Но то, что это именно так, наполняет счастьем мою душу. Ведь кто я такой, чтобы идти по жизни вместе с вами?

Она осторожно отняла свою руку и сказала:

– Хорошо, что мы с вами прощаемся. У меня ничего нет, самого важного. Кому я могу быть хоть кем-то?

Я уловил в ее голосе нотку симпатии ко мне. Но все было так безнадежно!

Внезапно ее рука сжалась в кулак.

Она с отсутствующим видом прошептала:

– Не делайте этого! Предоставьте Ипполиту или Егору!

Потом, будто сама не слышала того, что сказала, проговорила равнодушно:

– Да, мы больше не увидимся, все мы. Через четыре дня вы будете стоять перед следователем… и мы тоже… если нас не найдут сегодня же. Но это хорошо. Наконец-то!