Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

миром безжалостных директоров банков, театральных агентов и президентов черт знает чего, теперь порвались и болтались на их прогоревших понурых фигурах, как растрепанные вороньи крылья.

Точно перед строем солдат, расхаживал я туда-сюда, волоча саблю и глядя на свои сапоги. В эти минуты я забыл о царе, о покушении, обо всем.

Глупое чувство власти! Здесь! Это были мои люди! Мой отряд, моя армия, которая мне подчиняется: игроки, оборванцы, грабители, шлюхи, сутенеры, опиоманы, да и те великие неустрашимые люди, которые много раз уже рисковали жизнью и не давали своей плоти иного права, нежели служить их мыслям и идеям. И они, они тоже!

Да, все здесь были моими солдатами! В этой подземной стране, в этом подлинном Гадесе я был их полководцем, и я не сравнивал себя с Ахиллом, который хотел ведь пахать землю под ярким солнцем, а не царить над толпами бесплотных теней. Моя сабля звонко звенела на плитах пола. Никто не посмел прекратить этот звон, который мог нас выдать.

Вместе с ними я хотел вести мою войну! Никто не скажет, что я плохой офицер, даже он, даже он!

Бешитцер громко сказал:

– Спокойно, люди, спокойно!

Белая рука исчезла со лба Зинаиды. Теперь на нем лежала черная.

Кто-то погасил последнюю свечу.

Мрак! Ни вздоха. Только китаец жалобно стонал:

– Soldiers! Soldiers!

Вдруг над нами по опущенному люку прошагали тяжелые сапоги. Нас еще не обнаружили. Шаги стихли… приблизились… опять стихли… снова приблизились…

Сейчас решится наша судьба.

Я уже испугался, что люк не найдут. Я жаждал борьбы. Если б все стихло над нашими головами, я бы этого не вынес!

Подвал был большой, тянулся под рекой непредсказуемо далеко. Убежать, скрыться, искать выход – это было бы небезнадежно.

Но никто не двигался с места.

Эта толпа – я чувствовал – ждала моей команды.

(Только русские держались в стороне, во мраке. Где Зинаида?)

Я не давал команд.

Только бы они пришли! Если б они пришли! Безумная мысль овладела мной. Он будет во главе их – генерал, отец! Разве не он – комендант гарнизона столицы? Да, он! Он – главная инстанция всего офицерского корпуса. Это же ясно! Кроме того, он болен, у него бессонница. Ничто ему не помогает. Ничего другого ему, фанатику службы, терзаемому бессонницей, не остается, как встать посреди ночи с постели и возглавить карательный отряд, чтобы уничтожить анархистов, потому что – я это знаю – он догадывается… догадывается…

Не представится более удобного случая сразиться, чем сегодня.

Он должен прийти, он должен, я не боюсь, вовсе нет, он должен прийти – он, генерал, собственной персоной!

Проклятье! Сердце колотится.

Теперь нога осторожно упирается в люк, топает… Еще раз! В третий раз!..

Холодок медленно ползет у меня по спине… Так! Это случилось! Люк заскрипел, поднялся, откинулся… и яркий свет ворвался в нашу темноту.

Китаец и мои друзья встали сбоку от меня. Я почувствовал присутствие Зинаиды.

Явились десять полицейских и колонна пехоты – дежурная часть казармы; они проникли внутрь и построили нас в круг. Военные приставили ружья к ноге, полицейские расстегнули кобуры.

Лишь намного позже, болтая друг с другом и куря сигареты, по лестнице спустились офицеры. За ними следовали несколько жандармов со светильниками и электрическими фонариками. Майор и два капитана рассматривали нас без особого интереса, не бросая сигарет. Невольно все задержанные одеревенели и стали безразличными ко всему автоматами. Только дылда в униформе, который еще недавно, широко расставив ноги, так нагло себя вел, лежал теперь под столом, будто выброшенная кукла. Старики прервали свое таинственное шествие по кругу и стояли, моргая, не понимая ничего. У меня у самого было неприятное чувство, будто в любой миг мне в голову может полететь камень.

Наконец майор прервал беседу со своими спутниками, встал перед нами и закричал:

– Вы все арестованы! Никто ни шагу! Я буду вызывать каждого по отдельности. Вы должны продиктовать фельдфебелю сведения о себе. Итак, выходите вперед! Поняли? Без вызова никому не двигаться!

Тут я, прозвенев саблей по полу, с невозмутимым видом подошел к старому офицеру с кустистой бородой:

– Господин майор! Вы не должны никого здесь арестовывать!

Когда я сказал это, небрежно, в нос, я сам удивился тому, что не преминул оказать уважения третьему чину армии.

Майор, побагровев, хватал ртом воздух.

– Кто вы такой?!

– Лейтенант Душек! Эти люди находятся под моей защитой!

– Защитой… защитой… что такое?.. защитой… Какая дерзость!.. – шумел он. – Вам самому нужна защита! Вы… вы… вы… вы… как вас зовут? – Он подставил мне ухо.

Теперь я закричал по-военному грубо и оскорбительно:

– Душек моя фамилия, если хотите знать!

– Пся крев! Что вы тут делаете?.. вы… Что вы здесь искали?.. вы… Говорите!.. Вы… вы…

Я медленно приблизил к нему лицо и, глядя в его удивленно раскрытые глаза, сказал:

– Это вас не касается!

Майор закудахтал, топнув ногой. Его глаза вылезали из орбит.

– Чт… чт… что?.. Мятеж! Неповиновение! Нарушение субординации! Воинский устав… страница… страница… Фельдфебель Войцех, Грильман, Кунц, Штефан! Увести лейтенанта! Увести господина лейтенанта! Наверху ждут! Немедленно!

Вызванные солдаты хотели подойти ко мне.

– Никто не посмеет меня тронуть! – Я говорил спокойно, не повышая голоса.

Эти четверо остались на месте.

Майор закричал:

– Я вас разжалую… разжалую!.. Устав! Увести его, вы, собаки, увести!

Оба капитана сделали несколько нерешительных шагов.

Прогремел выстрел; пуля просвистела у самой головы майора и застряла где-то в стене. Ипполит стоял с поднятым револьвером.

Один из капитанов вырвал из кобуры большой армейский пистолет.

Выстрел. Зинаида пошатнулась? Я взглянул на нее. Ни белой, ни черной руки на ее лбу. Больше я на нее не смотрел.

К черту саблю! Я бросился на майора. О, какое благо – задушить этого пса! Где Зинаида? Она меня видит? Странно!

Толстый майор становится все тоньше, он обмяк, шея его сжимается, сжимается… Что происходит?.. Этот упитанный боров теперь – грубый носовой платок, которым я размахиваю из стороны в сторону!

Удар прикладом, и я теряю сознание.

После глубокого и освежающего, можно сказать, здорового сна я проснулся в монашеской келье старой гарнизонной больницы.

За зарешеченными окнами – невиданная синева летнего утра! Только голова немного болит. Шишка, которую я ощупал, небольшая. Крови нет.

Моей первой мыслью было:

Какое сегодня число?

Я напряг память, чтобы сообразить, – когда произошло все, что со мною было? Царь уже уехал? Он еще правит?

А Зинаида? Что-то случилось? Страх не давал мне думать.

Двигаясь без усилий, но неуверенно, я оделся. Саблю они отняли или я