Мао Цзэдун - Александр Панцов

Вслед за разгромом «богачей» в деревне пришла очередь и городских собственников. В декабре 1951 года Мао инспирировал репрессивные кампании, по сути дела, направленные против буржуазии. Речь идет о так называемой борьбе против «трех злоупотреблений», официально направленной против коррупции чиновничества, а также о борьбе против «пяти злоупотреблений», ограничивавшей частное предпринимательство. Как и в деревне, в городе также были созданы народные трибуналы, имевшие право выносить смертные приговоры. Стали проводиться публичные судилища, нередко сопровождавшиеся расстрелами обвиняемых на глазах у толпы. Основной формой репрессий против буржуазии было взимание внушительной контрибуции, которая существенно ослабила ее экономические позиции. В результате уже в сентябре 1952 года, выступая на заседании Секретариата ЦК КПК, Мао Цзэдун смог констатировать, что доля государственного капитала в промышленности составила 67,3 процента, а в торговле — 40 процентов; социалистический сектор занял преобладающие и руководящие позиции в китайской экономике277.

Постепенно объектом идеологической борьбы становится интеллигенция. В 1951 году по инициативе Мао начинается кампания марксистской индоктринации, предлогом для которой послужило обсуждение кинофильма «Жизнь У Сюня». Этот фильм об известном конфуцианском просветителе XIX века, выбившемся в люди из ужасающей бедноты, вызвал прежде всего гнев Цзян Цин, считавшей себя специалистом в области киноискусства. «Как же мы можем восхвалять У Сюня, ставшего богатым человеком, — говорила она Мао, — если наша цель — свергнуть помещиков, похоронить конфуцианских ученых и отбросить реформистское утверждение о том, что с помощью образования можно разрешить классовые противоречия и достичь успеха в обществе и политике!»278 Мао не мог не согласиться.

Начавшись с искусствоведческой дискуссии, эта кампания очень скоро превратилась в идеологическое осуждение инакомыслия, дав толчок идеологическому перевоспитанию интеллигенции. Уже в этой первой кампании выявляются методы идеологического террора, сыгравшие зловещую роль в последующем развитии духовной жизни КНР.

По некоторым данным, в первые годы Китайской Народной Республики в целом было репрессировано более 4 миллионов «контрреволюционеров»279. Не осталась вне обострявшейся борьбы и сама правящая партия. Уже в 1951 году Мао принял решение о проведении проверки и перерегистрации членов КПК, вылившееся в ее новую «чистку» от «чуждых» элементов. К 1953 году из партии было «вычищено» 10 процентов состава. Однако в период «новой демократии» не все руководители КНР полностью разделяли политический курс Мао. Некоторые высшие руководители несколько по-иному представляли себе «новодемократическую» политику. Наиболее крупным из них был Лю Шаоци. Известно, что уже в 1949 году Сталин получил конфиденциальную информацию на Лю Шаоци от другого члена Политбюро ЦК КПК Гао Гана, председателя Северо-Восточного регионального правительства, который обвинил Лю в «правом уклоне» и «переоценке китайской буржуазии». Эти заявления Гао содержались в секретном докладе Ковалева «О некоторых вопросах политики и практики ЦК КПК», представленном Сталину. Тот, однако, не принял эти обвинения и во время одной из встреч с Мао Цзэдуном на даче даже передал ему Ковалевский доклад[98]. Ковалев, находившийся в то время в больнице, узнал об этом от Ши Чжэ, личного переводчика Мао, присутствовавшего на встрече280.

Что касается Мао Цзэдуна, то он отнесся к поведению Сталина как к еще одной демонстрации «недоверия и подозрительности» в отношении Центрального комитета КПК281. Вместе с тем в сталинских действиях могли прослеживаться и другие мотивы. Во-первых, он мог не поверить Гао, который и раньше поставлял ему информацию на членов китайского коммунистического руководства, которая сама по себе выглядела подозрительной. Среди тех, кого «разоблачал» региональный лидер КНР, был, в частности, сам Мао. В конце 1949 года, например, Гао Ган через того же Ковалева проинформировал Сталина об антисоветских, «правотроцкистских» тенденциях в деятельности Мао Цзэдуна и его соратников в Коммунистической партии Китая282. Он повторил свои обвинения в адрес руководителя КПК, правда, «в сдержанной и осторожной форме», и в беседе с Юдиным, возвращавшимся в 1952 году на родину через Маньчжурию и навестившим его283. Сталин мог считать все эти обвинения проявлением внутрипартийной борьбы в КПК, а потому попросту игнорировать их.

Во-вторых, с лета 1949 года Сталин испытывал глубокое разочарование в Гао, который, с его точки зрения, вел себя очень глупо во время одной из встреч кремлевского хозяина с китайской делегацией, возглавлявшейся Лю Шаоци. Гао, входивший в делегацию, в присутствии других ее членов сделал тогда далекоидущие предложения о том, чтобы СССР увеличил численность своих войск в Даляне, ввел военно-морской флот в Циндао, а главное, чтобы Маньчжурия стала семнадцатой республикой Советского Союза[99]. Сталин раздраженно оборвал его, назвав «товарищем Чжан Цзолинем»284. (Чжан Цзолинь, как мы помним, был китайским милитаристом, правившим Маньчжурией независимо от Центрального китайского правительства вплоть до 1928 года[100].)

В-третьих, Сталин, если он и доверял полученной информации, мог считать «уклон» Лю весьма полезным, идущим в русле его собственной политики «сдерживания» радикализма Мао Цзэдуна.

Наконец, Гао не являлся единственным информатором Сталина среди китайского руководства. По некоторым данным, сам Лю Шаоци поставлял ему некоторую конфиденциальную информацию. Как вспоминает бывший работник Министерства государственной безопасности (МГБ) СССР Петр Сергеевич Дерябин, Лю Шаоци стал работать на советские секретные службы в 1930-е годы, когда находился в Москве в качестве представителя Всекитайской федерации профсоюзов в Профинтерне. Лю продолжал поставлять Сталину тайные сведения и в 1940-е годы285. Если сообщение Дерябина соответствует действительности, то логично предположить, что Лю должен был быть более ценен Сталину, чем Гао, так как являлся вторым после Мао человеком в ЦК КПК. Жертвуя Гао Ганом, Сталин мог усиливать позиции своего более важного информатора.

Как бы то ни было, но точка зрения Гао на самом деле имела под собой основания. Руководство КПК не было едино в вопросе о «новой демократии». В отличие от Мао Цзэдуна, переставшего, как мы помним, употреблять термин «новая демократия», некоторые руководящие деятели КПК продолжали в то время активно использовать терминологию «новодемократической» революции. Не только Лю Шаоци, но и Чжоу Эньлай, по-видимому, всерьез воспринимавшие указания Сталина о постепенности перехода КНР к социализму, говорили о «новодемократическом государстве», «новодемократическом строительстве», «новодемократическом направлении в литературе и искусстве» и т. п.286. Именно эти деятели сформировали в то время осторожную оппозицию Мао, трактовавшему «новую демократию» крайне радикально.