Долина забвения - Эми Тан

Она попросила рассказать ей подробнее. Я выполнила ее просьбу, и она вздрогнула, когда узнала, как умер Фэруэтер.

Вторую неделю она провела в Сучжоу с Золотой Голубкой, которая, по ее собственным словам, стала толстой и ленивой. Да, она располнела, но ленивой ее можно было назвать с трудом. Через два года после переезда из Шанхая она вышла замуж за владельца мебельного магазина, который со временем она превратила в крупный галантерейный магазин. Ближе к сорока годам она родила сына, который сделал ее жизнь гораздо менее спокойной, но более счастливой.

Мать вернулась домой через три недели. Мы возобновили переписку и обсудили наше воссоединение, а потом признались друг другу, что мысленно много раз возвращались в тот день, когда она покинула Шанхай. Мы представляли, как стояли в ее кабинете, слушали речи обманщика, но на этот раз мать была бы готова заметить опасность и смогла бы меня защитить. Конечно, мы не могли исправить прошлое, сколько бы ни пытались. Это бы напоминало бесконечный просмотр фильма, конец которого нам был хорошо известен. А еще мы обнаружили, что кинозвезды выглядят совсем не так, как мы ожидали.

Хотя мы были рады обняться в начале и в конце нашей встречи, мы обе согласились, что гораздо уютнее было сохранять ту близость, которую мы приобрели, в переписке. При личном общении мы были очень осторожны, подбирая слова. Мы пытались по выражению лица, жестам и движениям глаз собеседницы определить, на какую тему можно говорить, а на какую — нет. С нами были другие люди, которые пытались снять напряжение, когда его не было, или добавляли неловкости, которой мы могли бы легко избежать при разговоре с глазу на глаз. Но в целом ее визит оказался удачным. Мы стали переписываться с большей откровенностью и пониманием. Волшебная Горлянка говорила, что нам нужно забыть о годах, которые прошли в разлуке. Но мы не хотели забывать. Раны, полученные нами, нуждались в том, чтобы показать их друг другу.

@@

Мать каждый год возвращалась в Кротон-он-Гудзон, чтобы провести рядом с Флорой несколько месяцев каникул. Она взяла на себя роль любопытной соседки и «натыкалась» на Флору на ярмарке, в церкви, в парке или на тротуаре, где та выгуливала собаку.

@

Однажды я увидела, как ее пес решил познакомиться с другой собакой, которая была на противоположной стороне улицы. Его чуть не сбила машина, и Флора закричала: «Купидон!» Я почувствовала, как сердце моей внучки сжалось от тревоги, а потом на меня нахлынуло облегчение, когда пес вернулся к ней живым и здоровым.

@

Она в первый раз назвала Флору «внучкой». Я знала, что она взялась за ее поиски из любви ко мне. Потом у нее появился новый повод для встреч с ней, чему я была очень рада.

@

Надеясь, что собаки захотят поиграть друг с другом, я купила керн-терьера с торчащими ушами, такого же, как у Флоры. Я назвала ее Саломея. Разумеется, Купидон заметил ее и устремился к ней по тротуару, а их поводки опутали нас, будто гирлянды — майское дерево. В стремлении высвободиться Саломея попыталась убить Купидона. К счастью, как только собаки выпутались из поводков, они стали необычайно общительны — точнее, общительны с уклоном в непристойности, в результате чего их пришлось снова распутывать.

@

С помощью Саломеи мама часто виделась с Флорой в парке. Она всегда носила с собой собачьи галеты, чтобы приучить Купидона искать их с Саломеей. Она спросила у Флоры, самая ли умная это порода собак. Флора пожала плечами и сказала: «Не знаю». Мне казалось, что, если бы мать панически не боялась коней, она брала бы уроки верховой езды, лишь бы оказаться поближе к Флоре. Она переборола свою неприязнь к религии и стала посещать методистскую церковь. Благодаря ее сообщениям и фотографиям я могла наблюдать за Флорой на расстоянии. Я узнала, что та носила короткую стрижку и клетчатое платье, а еще любила рисовать. Если мать о чем-нибудь ее спрашивала — о погоде или о ярмарке, которая ожидалась в городе, — ответ всегда был одним и тем же: она пожимала плечами и говорила «Не знаю».

Когда Флоре исполнилось шестнадцать лет, мать поделилась со мной опасениями, что друзья у нее «не лучшего образца». Один парень приезжал к ней чаще других, и она бежала к его машине. Парень выходил и, прислонившись к дверце, передавал ей зажженную сигарету — так он ее приветствовал. Мать видела, как однажды после церкви Флора умчалась прочь, крикнув Минерве: «Это не твое дело!» Она запрыгнула в машину к парню, который ждал ее неподалеку. Парень склонился к ней, и они обменялись долгим поцелуем. Минерва, расстроенная и смущенная, осталась стоять среди прихожан. Мать замечала во Флоре признаки подросткового бунта, которые она считала нормальными для шестнадцатилетней девочки. Но кое-что ее все-таки тревожило: Флора была безрассудной.

На следующий год, по сообщениям матери, Флора изменилась, став более спокойной. Она еще короче остригла волосы, сделав прическу довольно невзрачной. Флора подолгу гуляла в парке и рисовала в альбоме для набросков. Мать однажды спросила, можно ли ей взглянуть.

— Как хотите, — ответила Флора.

Мать видела, что Минерва восхищается всем, что делает Флора, на что девочка, казалось, почти обижалась: она только вздыхала в ответ и уходила. Мать оказалась более взвешенной в своих оценках — это качество она приобрела в «Тайном нефритовом пути».

— Довольно интересная перспектива. Она создает оптический обман. Я вижу это так, но в любом произведении искусства каждый видит что-то свое.

Флора ответила:

— Именно это я и хотела изобразить — несколько перспектив, но у меня пока не получается сделать это правильно.

В первый раз Флора по-настоящему заговорила с матерью. Когда та представилась ей как миссис Даннер, Флора сказала:

— Я знаю, кто вы такая: вы пытались сделать из нас кинозвезд.

@@

В тысяча девятьсот тридцать седьмом году, окончив школу, Флора отправилась в колледж, и моя мать не знала, в какой именно. Она продолжала снимать домик в Кротон-он-Гудзон, чтобы была возможность вернуться туда летом, если Флора тоже там появится. Но Флора не появлялась, и мать была в отчаянии.

Я собиралась ответить на ее письмо, но на страну обрушилась война с Японией. То тут, то там происходили военные столкновения. В августе при бомбежке южного Шанхайского вокзала почти все, кто там находился, погибли. А потом бомбы китайских ВВС случайно упали на набережную Бунд, в другой день одна упала на универмаг «Искренний», разрушив его. И несмотря на то что Международный сеттльмент располагался вне зоны военных действий, каждый раз, когда это происходило, мы гадали, действительно ли находимся в безопасности. Когда японцы окружили сеттльмент, они были готовы схватить любого китайца с антияпонскими настроениями, которому удалось пробраться через их кордоны. Таких оказалось немало. Но спустя всего несколько дней после очередной бомбежки снова открывались ночные клубы. Жизнь, как ни странно, продолжалась. Каждый день Верный просил меня не приближаться к Нанкинской улице, не подходить к периметру сеттльмента. Он боялся, что, будучи американкой, я потеряю осторожность и решу, что могу ходить там, где мне вздумается.