Человечность - Михаил Павлович Маношкин

такое! Поселок внизу выглядел точно так же, как в августе тысяча девятьсот сорок второго года: тогда он был серо-зеленым от засухи — теперь тот же облик ему придала осень. Крылов узнал и тропинку — по ней десантники спустились вниз, а потом они шли по улице, свернули в тот сад.

Крылов спрыгнул на землю, стал на тропинку. Тогда отсюда уходил навстречу своей судьбе десантный батальон — теперь здесь проездом задержалась группа людей, уже испытавших все, что возможно испытать на войне. Или еще не все? К чему это полное какой-то символики совпадение? С этого места он начинал свой фронтовой путь, свой первый круг, огромный, непомерный по своей тяжести — не одну тысячу километров! — и здесь закончил его, а теперь он снова стоял здесь и отсюда опять начинался путь в неизвестность. Или, может быть, начинался новый круг?

Крылову было грустно от встречи с прошлым. Вон там, на краю села, десантники ждали до вечера, и все тогда были вместе — Грачев, Ляликов, Седой, Саша. То светлое время ему не забыть. А вечером начался тот трагический марш, и ровно через сутки для Крылова наступили самые страшные в его жизни дни. Он сумел выбраться из мрака, бежать из плена, обрести утраченное «я». На том тяжком, долгом и волнующем пути для него открылся необъятный мир познания. Чего только он не пережил! Но это был почетный круг, и ради лучшего, что он тогда познал, он готов был повторить все сначала.

Каков будет следующий круг? Жизнь продолжалась, а дорогам не было конца.

* * *

В Сталинград приехали днем. Сталинград — это тоже прошлое. Развалины, развалины. Все застыло в торжественно-грозном величии. Крылов хорошо представлял себе, ч т о здесь было, хотя ему не довелось побывать здесь, его солдатская тропа отклонилась в иную сторону.

Он не спеша прошел по привокзальным улицам. Земля под ногами была перемешана с осколками. Здесь месяцами свирепствовали самые чудовищные разрушительные силы, а смерть ежедневно пожирала сотни и тысячи человеческих жизней. Теперь в городе звенела тишина — величественный памятник людям, стоявшим насмерть.

Потом поезд ехал на запад. Старт второго круга был стремителен: в считанные часы Крылов пересек пространство, какое тогда преодолел лишь за несколько недель. Где-то в степи остался хутор Семенковский. Заглянуть бы туда — что в нем? Крылов опять ехал в товарном вагоне, и опять были Морозовск, Тацинская, Белая Калитва. Каждая остановка пробуждала в нем воспоминания. Он думал об Илье Антипине, с которым в сорок втором году проделал тот же путь. Любопытно, где теперь Илья. Хорошо бы встретиться.

От Лихого поезд повернул на юг и утром был на месте, в уютном, залитом теплым осенним солнцем городке. Маршевики зашагали по мощеной улице. У массивных ворот строй остановился. Ворота со скрипом растворились, пропуская новоприбывших, и закрылись снова.

Команда прибыла в Новочеркасск, в запасной полк.

4

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛЮДЕЙ НЕ МОЖЕТ!

В Москве Седой снимал небольшую комнату. Место было удобное: и институт рядом, и до электрички минут пять ходьбы. Жил он уединенно, ездил мало, свободное от института время проводил за книгами. Читал он быстро и много.

Однажды его навестила Валя. Она все-таки поступила в медицинский институт и училась уже на втором курсе.

Валя по-прежнему чуть-чуть робела перед ним. Ему это не нравилось, он откровенно сказал ей об этом:

— Ты, Валюша, не обманывай себя: тут нет ничего, одна… скука.

— Нет есть! — упорствовала Валя.

— Давай, девочка, без глупостей, мы ведь не дети. Ты без меня отлично проживешь и прекрасно понимаешь это.

Валя расплакалась, но тут же присмирела.

— Ты, наверное, прав…

Он проводил ее до электрички, зная, что она больше не придет.

Потом он сидел на скамье и курил. Он не жалел, что расстался с Валей, освободил ее от каких бы то ни было обязанностей перед ним. Но легче ему от этого не стало: с тех пор, как он поступил в институт и жил в Москве, ему очень нужен был близкий человек.

С однокурсниками многое разделяло его. Война вошла в его плоть и кровь, в армию он ушел со школьной скамьи, а они закончили десятилетку и поступили в институт, будто войны и не было или она не имела к ним отношения.

Он докурил папиросу, взглянул вдоль железнодорожной линии. Может быть, все-таки рискнуть? Час пути и — Раменское. Уже не впервые он порывался побывать в тех местах, но подавлял это желание в себе. А теперь решился. «Выдержу! — подумал вдруг беззаботно. — Не так уж я плох!» Он перешел на противоположную платформу и вскоре уже сидел в вагоне электрички.

Раменское встретило его уютом и тишиной знакомых улиц. Потом прошагала рота остриженных наголо ребят, идущая в баню.

— Р-раз — два-а. За-апевай! — командовал въедливый голос.

Сбоку строя, напружинившись, выпятив грудь, шел Боровичок!

Рота была уже далеко, а Седой все смотрел на нее, охваченный невеселыми мыслями. Обидно: и голова на плечах, и силы есть, а приходилось лишь смотреть, как шагали другие.

Он повернул по дороге к лагерю. Он взглянет на те места и больше никогда сюда не вернется. Того, что было, давно нет, и нечего вздыхать понапрасну. Однако Боровичок-то оставался, был мостиком в прошлое!

По пути Седого догнала другая рота. Он посторонился, пропуская строй и тут его… окликнули:

— Неужели… Седой?!

Он увидел старшину Дрожжина и своего бывшего командира взвода, теперь капитана Королева!

Эх, Седой-Седой, где твоя хваленая выдержка? Что, дружище, от тебя осталось!

Он качнулся и, поддержанный дружескими руками, заплакал, как девчонка.

В лагере мало что изменилось. Так же стояли палатки, звенели солдатские голоса и играл горн. Дрожжин, Королев и командир бригады подполковник Босых вернули Седому прошлое.

После отбоя, когда лагерь затих, в палатке долго вспоминали друзей и сослуживцев. Живых можно было по пальцам перечесть. Где-то в Белоруссии остался Казеев, проездом в Раменском останавливался Фролов; Слепцов, Горюнов и Прошин погибли в Сталинграде, Шубейко умер в госпитале, куда-то запропастился Лагин, неизвестно где Переводов, Бурлак, Крылов.

Говорили о войне, о жизни. Седому очень нужен был этот разговор.

Утром Седой смотрел, как стояли в строю молодые десантники, как взводными колоннами растекались по знакомым лесным дорогам. Расстался с лагерем он неохотно, на перроне опять попросил:

— Возьми меня к себе, капитан. Буду учить ребят складывать парашюты, дело себе найду. Возьми, а?

— Знаю я тебя, непоседу, — мало тебе будет этого, мало.

— Иди, брат, своей дорогой, — добавил Дрожжин. —