Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров

Объявление Германией войны России нанесло серьезный удар по предвоенным взглядам правых, заставив их стремительно менять риторику. Заняв с первых же дней войны патриотическую позицию, консервативные круги поспешили провозгласить курс на войну до победного конца. Как бы оправдываясь за свою предвоенную «прогерманскую» внешнеполитическую ориентацию, правые широко использовали хорошо отработанный ими ранее пропагандистский прием по формированию образа врага русского народа, которым в силу исторического момента оказывались немцы. Германец «не знает и никогда не знал мирного времени, ибо всегда, постоянно и неуклонно вел работу против нас, до русской собственности жадный и к русскому духу враждебный искони», — заявлял член Русского собрания князь Д.П. Голицын-Муравлин. Разразившаяся с германцами война, по его мнению, предоставила русскому народу возможность сделать то, что раньше было для него невозможным, — избавиться от «немецкого засилья». Выступая перед членами Государственного совета 30 января 1915 г., князь не смог удержаться от образного пассажа, которым охарактеризовал суть русско-германского конфликта: «Илья Муромец отражает Зигфрида». «Если правда, что сказочный мир каждого народа выражает его стихийную сущность, — замечал Голицын-Муравлин, — то с радостью отметим, что наша стихия сильнее Нибелунговой, воспевающей предательство и злобу».

Другой видный представитель правого лагеря — архиепископ Никон (Рождественский) указывал на необходимость для русского народа извлечь из начавшейся войны урок. Охарактеризовав начавшуюся войну как «свершившийся суд Божий над народами земли», владыка перечислял грехи как немецкого, так и русского народа, за которые, по его мнению, эта война и была ниспослана. «Немцы согрешили гордынею — грехом сатаны. Много согрешили и мы перед Богом. Бога забыли, от Церкви отвращаются, заветы предков осмеивают. А в верхних слоях господствует практическое язычество». Основной грех немецкого народа, по его мнению, оказался нам чуждым. Если немцы были, по его словам, виноваты в том, что «в гордыни своей вознеслись превыше облак небесных», то «русскому народу чужда национальная гордыня». «Для русского человека и немец, и француз, и всякий другой инородец, даже и некрещеный еврей, татарин и даже язычник — все люди, все по образу Божию созданы, и обижать их без крайней нужды не следует — грешно, не по-Божьи». А так как одолеть гордыню можно только смирением, то русскому народу необходимо смириться, покаяться в прежних грехах и тогда придет к нему Божие благословение, и он одолеет германцев. Но чем дольше шла война, чем больше немцы проявляли себя в ней, тем резче становились отзывы архиерея о германцах. Немец, писал он уже в 1915 г., «это настоящий потомок древних гуннов, бессердечный, бесчеловечный эгоист, пропитанный гордостью и самоценом до мозга костей. Немец пьян своею гордынею, буен и шумен от нее, как от крепкого вина. Если еще есть надежда на его отрезвление, то именно война и должна отрезвить его, смирить, вразумить…»

В своих публичных дневниках-проповедях архиепископ Никон давал такую оценку немецкому народу: «В его глазах только его соплеменники — люди, остальное человечество — что-то вроде животных, коими он может пользоваться как бессловесную тварью. Тут обнаруживается что-то сродное с иудейским талмудическим мировоззрением». А лидер СРН H. E. Марков, отсылая к философии Ф. Ницше, развивал эту мысль следующим образом: «В образе тевтонов на нас обрушилось нашествие скопищ рабов ветхозаветной морали, людей, которые живут идеалами 2000 лет до нашего времени. Мы видим людей, которые говорят: человек — это германец, человечество — это германский народ, все остальные народы — или вьючный скот для германцев, или зверье, подлежащее истреблению. “Падающего толкни”: вот философия истинного германизма».

По мнению видного историка и члена Союза русских людей Д.И. Иловайского, война показала, что главным двигателем эпохи стал национализм, а «самый наглядный тому пример представляет собой Германия». Иловайский обращал внимание на крайнее национальное самомнение, появившееся после ряда «победоносных войн, завершенных объединением Германии и вызвавших последующие затем замечательные успехи промышленности, техники, создание огромного флота, широкое распространение торговли и колонизации, а главное, сознание необычайной военной мощи, — все это так возгордило и вскружило головы немцам, что они совсем зазнались, вообразили себя народом избранным, первым на Земном шаре и предназначенным к мировому господству; а потому стали свысока, пренебрежительно относиться к другим народам, и в особенности к славянам, давно уже обрекая их на роль удобрения для вящего произрастания германской нации». Приходя к выводу, что главный источник войны — «ненасытные национальные стремления и аппетиты немцев», Иловайский утверждал, что «германскому национализму мы должны противопоставить развитие русского национализма и славянской идеи».

При этом вплоть до Февральской революции правые постоянно подчеркивали, что война не может быть завершена до полной и решительной победы над германизмом. «В переживаемой нами борьбе народов не на живот, а на смерть, за свое историческое существование, она (война. — Ред.) не может быть закончена по воле отдельных лиц преждевременным миром, — писал В.М. Пуришкевич. — Мир будет коротким перемирием, лихорадочным собиранием новых сил для борьбы за священные заветы тех народов, которые борются сейчас между собой. Тевтонский мир идет против славянского, и ничего другого не может быть, кроме поражения, уничтожения и духовной смерти одного из этих миров…»

Другое дело, что в правом лагере не было единства в вопросе о том, что считать полной победой и преждевременным миром. Для одних из них было очевидно, что война должна была продолжаться до полного торжества антигерманской коалиции, другие же отмечали, что достаточным является продолжение войны «до тех пор, пока наши упорные, храбрые и сильные враги — германцы признают себя сломленными и согласятся на выгодный и почетный для России мир». Ситуация изменилась лишь после свержения в России монархии, когда часть ультраправых высказалась в пользу сепаратного мира. Однако эта позиция была далека от приписываемого правым «германофильства».

Однако, несмотря на явно выраженную патриотическую позицию правых и антигерманский пафос их выступлений вплоть до 1917 г., либеральный лагерь с исключительной настойчивостью создавал миф о «германофильстве» монархистов, используя в качестве «доказательства» довоенную «прогерманскую» ориентацию большинства консервативных лидеров, на протяжении всей войны обвиняя их в стремлении к сепаратному миру. Очевидно, что цель этих обвинений была сугубо политической — установление истины мало кого занимало во время партийной схватки. Поэтому для подобных обвинений использовался любой повод, который мог послужить дискредитации политического противника.

В действительности правый лагерь не был един в своей позиции по отношению к Германии и странам Антанты. Если в начальный период войны все правые высказывались за верность странам-союзницам, за борьбу до победного конца, то затем ситуация заметно менялась. К 1915 г. среди русских правых сложились три взгляда на эту проблему: позиция ультраправого Всероссийского Дубровинского союза русского народа, склонявшегося с каждым годом войны в пользу сепаратного мира с Германией (в связи с этим название печатного органа союза «Русское знамя» было переиначено политическими противниками в «Прусское знамя»); позиция СРН, возглавляемого H. E. Марковым, до конца войны отстаивавшего необходимость борьбы до полной победы над врагом, но в то же время с недоверием взиравшего на страны Антанты; позиция РНСМА во главе с В.М. Пуришкевичем, который неожиданно для многих принял открытую просоюзническую ориентацию.