Аромагия - Анна Орлова

Может, он и был взрослым по годам, но вел себя как сущий ребенок!..

Я гуляла по саду, бездумно глядя на цветущие яблони и яркие всплески цветов на темной земле. Алые тюльпаны, как капли крови. Желтые нарциссы, как осколки надежды. А еще голубые и фиолетовые гиацинты, разноцветное буйство примул…

Звенели пчелы, запахи накатывали волнами. А на душе у меня было темно, словно безлунной ночью. Давно мне не было настолько пусто и одиноко.

От тоскливых мыслей меня отвлек лакей.

— Госпожа, некая барышня Сольвейг просит ее принять.

Непривычное сочетание слов — «барышня» и «Сольвейг» — заставило меня на мгновение опешить. Неужели та самая?!

Поразившись всплеску радости, которое вызвало у меня это сообщение, я кивнула:

— Проводите ее в Липовую беседку.

— Да, госпожа! — лакей поклонился и отправился выполнять поручение, а я медленно пошла по дорожке. Сердце мое терзала ностальгия. Она похожа на запах маминых духов и пудры — тот бережно хранимый в самом уголке памяти аромат, который мы помним даже десятилетия спустя. Вот только в моей ностальгии чувствовалась отчетливая гнилостная нота…

В беседке меня уже ожидала Сольвейг. Только чтобы признать ее в этой даме, мне понадобилось некоторое время. Строгое, но идеально сидящее темно-синее платье, отделанное серебряным кантом и узкими лентами; со вкусом уложенные волосы; дорогие перчатки, шляпка и ридикюль. И, самое главное, тот неистребимый уксусный дух совсем пропал. Пахло от нее по-прежнему кисловато, но теперь это был сочный, ярко-желтый, порезанный на ломтики лимон.

При моем появлении Сольвейг вздрогнула, стиснула ридикюль и впилась в меня не менее испытующим взглядом.

— Здравствуйте, госпожа Мирра! — сказала она, и я отметила, что даже голос ее изменился. Пропали неприятные визгливо-высокие нотки. Да и лицо немного округлилось, привычную желтизну впалых щек сменил вполне жизнерадостный румянец.

— Здравствуйте, Сольвейг! — так же просто ответила я с улыбкой. — Вы даже не представляете, как я рада вас видеть!

— И я, — призналась она, правда, без улыбки. Но пряный аромат любистка свидетельствовал о ее искренности.

Напрашивался вопрос: «Какими судьбами в наших краях?», но, надо думать, она сама обо всем расскажет.

— Присаживайтесь, — гостеприимно предложила я, указывая на скамью. — Сейчас нам подадут кофе. Или вы предпочтете чай?

Последнее я спросила, вспомнив, как кривилась Сольвейг при виде моего любимого напитка.

— Кофе, — ошарашила меня она. И я поняла, что неладно что-то в городе Ингойе…

За чашкой ароматной арабики я принялась аккуратно расспрашивать Сольвейг о том, как обстоят дела в Хельхейме. Сугубо местные вопросы вроде перспектив разных команд в чемпионате по катанию на санках меня волновали мало, а остро политические я старалась обходить. Даже теперь было больно вспоминать события трехлетней давности, и спрашивать о судьбе заговорщиков… Нет, я не хотела знать, кто из них умер на рудниках, а кто до сих пор томится в ссылке. Слишком много знакомых лиц, слишком много ненавидящих взглядов хранила моя память.

Сольвейг скупо отвечала, что все в порядке, волнения давно успокоились, и вообще жизнь течет своим чередом. А потом и вовсе замолчала, жуя пирожное.

— А вы знаете, что господин Ингольв умер месяц назад? — вдруг спросила она, и я едва не пролила кофе на платье.

— Что? — переспросила я. Разумеется, я знала, что Ингольва не казнили, а всего лишь приговорили к рудникам. Зато Петтера… нет, не думать об этом!

— Умер, — повторила Сольвейг. — На рудниках. В местных газетах было.

Я и сама не знала, что испытала при этом известии. Ингольв причинил мне много зла, и роль соломенной вдовы меня вовсе не радовала. Однако и думать о нем, как о чужом человеке, не получалось. И теперь мне было больно.

А ведь никто даже не подумал меня известить! Еще одна потеря, еще одна могила в вечных льдах Хельхейма.

— Понятно, — только и сказала я, отставляя тарелку. И, не выдержав, сказала без обиняков: — Но не думаю, что вы приехали, что сообщить мне об этом.

— Да, — выдавила она, уставившись в пол. Лицо ее заливал нездоровый румянец, а пахло от нее так пронзительно горестно — полынью, дубовым мхом, кипарисом, миртом — что я предпочла дышать ртом. — Я… мне нужна ваша помощь. Как аромага.

— Слушаю вас, — поощряюще кивнула я.

— Я… у меня дурная болезнь! — шепотом выпалила Сольвейг, и на этот раз я все же облилась кофе…

За суетой из-за испорченного платья я как бы между прочим пригласила ее остаться пока у нас. В конце концов, Сольвейг — гостья из моего прошлого, и не столь важно, что когда-то она была кухаркой, а я — ненавистной хозяйкой…

Впрочем, осмотреть ее в тот день мне не удалось. Едва мы пришли в приемную, как туда ворвался дедушка.

— Мирра, Розе плохо! — прохрипел он с таким беспомощным ужасом, что я сжала зубы. Лицо деда было бледным, а морщинистая кожа напоминала пергамент. И страх — едкий, как щелочь.

— Что с ней? — спросила я кратко, пытаясь не паниковать.

— Сердце! — так же кратко и исчерпывающе ответил дед. Руки его сильно дрожали.

Я молча схватила саквояж с маслами и лишь на пороге вспомнила о Сольвейг.

— Отдохните пока. Вас проводят. — Отрывисто проговорила я и, не дожидаясь реакции, вышла…

К счастью, все обошлось, однако устала я и переволновалась настолько, что о присутствии Сольвейг забыла напрочь. Лишь увидев ее на следующий день в столовой, я спохватилась:

— Ох, Сольвейг, простите, что я вас так бросила. Я займусь вами сразу после завтрака.

В столовой были лишь мы и Валериан. Дедушка и бабушка предпочли завтракать вместе, словно боялись, что это может оказаться последняя их общая трапеза.

Сердце мое защемило от мысли, что они действительно уже в том возрасте, когда любая минута может оказаться последней. Впрочем, это касается всех.

— Конечно, госпожа Мирра! — кивнула она. — Я понимаю. Просто… Я же не могла пойти к доктору в Ингойе!

Я кивнула, принимая объяснение. Надо думать, для Сольвейг я была меньшей из зол.

Валериан искренне обрадовался появлению Сольвейг и взахлеб расспрашивал ее о каких-то мелочах. Только посматривал странно, словно не решаясь задать главный вопрос.

А ведь мне придется ему сказать!..

На этот раз мне дали довести осмотр до конца, и лишь когда Сольвейг одевалась, вдруг раздался стук в окно, после чего его створка распахнулась во всю ширь.

Признаюсь, до сих пор никто не наносил мне визитов через окно, тем более на втором этаже!

Впрочем, отчаянный посетитель явился вовсе не ко мне.

— Солнышко, все не так, как ты думаешь! — с надрывом провозгласил господин Льётольв, с некоторым трудом забравшись в комнату. — Уф!