Гимназия неблагородных девиц - Дарья Донцова

Похоже, тетя Фира обладала замечательными способностями гипнотизера, иначе как объяснить, что я безропотно следовала с ней до дома, по ее приказу поднялась в свою квартиру, вымыла окорочка, услышала звонок в дверь и поспешила в холл.

Старушка ворвалась внутрь как ягуар в клетку к зайцам.

— Таки заметь время! Видишь чудо-вещь? Что это такое, по-твоему?

— Кастрюля, — ответила я, глядя, как бабуля ловко укладывает куриные ноги внутрь и опускает здоровенную крышку.

— Нет, — возразила соседка, — гениальное изобретение Михасика, моего мужа, второго. Он белорус. Первый-то еврей. Потом Михасик, затем Аркаша, таки он латыш. Третий Федор, дагестанец, таки я знаю кухню всех народов мира. Супруги разных типов национальностей. А мамы их! Шпана иерусалимская! Они-то меня считали пятисортной. Еврейка!

— У вас первый супруг вроде был еврей? — уточнила я, подавая стул потерявшей счет мужьям соседке. Похоже, она сама в них путается. То Аркаша первый по списку, то третий. Теперь вот Федя появился и Михаил.

— И таки что? Еврейская мама всегда терпеть не может еврейскую жену сына, даже если отец ее мальчика казах, — объяснила тетя Фира, — Сару Абрамовну с родителями Сталин в Казахстан переселил. Она там себе мужа нашла. Свекор мой. Ох, память подводит. Кто мне скороварку изобрел? Михась? Федя? Аркаша? Зяма? Рома? Гриша?

— Шесть получается, — подсчитала я.

— Нет, еще две лапы остались, — возразила тетя Фира, утрамбовывая окорочка.

— Я имею в виду ваших мужей, — пояснила я, — Михась, Федя, Аркаша, Зяма, Рома, Гриша.

— Еще Вася и Паша, — пропела тетя Фира.

— Тогда их восемь, — оторопела я.

Тетя Фира завернула большие винты, которые торчали из крышки, и села на стул.

— Таки у каждой женщины есть любимые мужья и хорошие друзья. Что за тряпка на стене?

Я посмотрела туда, куда указывал палец соседки.

— Полотенце.

Тетя Фира сложила руки на груди.

— Таки у хорошей еврейской девочки, которая вышла замуж, ничего не умея на кухне, беда на реках Вавилонских! Полотенце! Пффф! Оно должно быть белое с кружевами, или розовое в клетку, или голубое в тяпочку, или фиолетовое в пумпочку. Оно может-таки иметь любой цвет, декор, размер. Но одного с ним невозможно быть! Оно не может быть мятой грязной рванькой. А варежки! Ты ими уголь таскала? Почему стол без скатерти? Где красота? Штучки-дрючки?

Я опешила.

— Что?

— Фиговинки-шмиговинки, — пояснила соседка, — чайнички, кружечки, салфеточки. Уют? Пересыльная тюрьма, а не кухня еврейской девочки. Да вообще девочки! Да будь она хоть американка, она же девочка! Муж у тебя терпеливый!

— Наверное, — пробормотала я.

— Я не вопрос в воздух кинула, — отрезала тетя Фира, — утверждение. И таки ты думаешь, что он всегда захочет терпеть вокруг себя казарму? В один день посмотрит на пейзаж и подумает: «Что я тут делаю?» И уйдет к другой девочке, у которой повсюду картинки, а полотенце на пол поставить можно…

— Полотенце может стоять на полу? — изумилась я.

— Таки да, — кивнула тетя Фира, — если оно чистое, накрахмаленное. Слушай мой жизненный опыт. Чем муж отличается от собаки? Пес от тебя не уйдет, даже если бить его станешь, каши три дня не дашь. Просто плакать в углу будет, но тебя не бросит. Супруг не благородное животное, человек он, поэтому терпения у него меньше кофейной ложки. Ушкандыбает от неряхи с двумя левыми руками пешком, как евреи из Египта от фараона. О! Свари мне чашечку кофе.

Не вставая со стула, я ткнула пальцем в кнопку.

— Что за басурманская забава? — осведомилась тетя Фира, с любопытством глядя на кофемашину.

Я подала ей чашку с эспрессо. Тетя Фира пригубила содержимое и воздела руки к небу.

— Азохен вей![1] Даже моя пятая свекровь такой дряни не варила! Запомни, настоящий напиток делается только в песке.

— И где его взять? — спросила я.

— Купи глубокую неширокую сковородку, в детском магазине или в интернете отоварься пакетом для детских песочниц, — отрезала тетя Фира, — потом постучи ко мне, я всему тебя научу. О! Готово! Видишь, красное окошко стало зеленым? На крышке.

Я кивнула. Бабуля взлетела над стулом и начала носиться по кухне. Кастрюля чудовищного вида была поставлена под холодную воду, открыта, окорочка вынуты.

— Режем ноги! — скомандовала бабулька.

Я взяла нож.

— Брось, глупый ребенок, — распорядилась соседка.

— Вы велели покромсать окорочка, — робко напомнила я.

— Тесак не нужен! Ножницы! — скомандовала Фира. — Есть они на кухне?

— Нет, — призналась я и тут же ощутила, как по лицу пробежал ветер, это тетя Фира кинулась в прихожую.

Через пять минут, работая руками, как бешеный хомяк зубами, старушка отделила мясо от костей и накромсала его в лапшу. Она вмиг разделалась с пятью окорочками и отняла у меня шестой, который я пыталась измельчить, командуя на ходу:

— Запоминай, развели желатин, влили в бульон, помешали. Где холодцовое блюдо? Красивое? Глубокое?

— Нету, — пискнула я.

— Во что же ты, шлемазл, собралась студень наливать? — ласково осведомилась тетя Фира и умчалась.

Не прошло и десяти минут, как курятина была разложена в нужную посуду, посыпана чесноком, залита бульоном с желатином и поставлена на холод.

— Ну как? — гордо спросила тетя Фира. — Пятьдесят две минуты! Таки будешь еще когда-нибудь спорить со мной? Или нет, никогда нет?

— Мне хочется саму себя поставить в угол, — призналась я.

— Таки там надо твоей маме стоять, — вздохнула тетя Фира, — ничему девочку не научила.

Я промолчала. Старушка взялась за ручку двери и оглянулась.

— О! Шлемазл[2]. Таки я все поняла. Не было мамы. Таки я тебя убабушлю!

— Убабушлю? — повторила я, решив, что это слово, очередное непонятное выражение вроде таинственных «азохен вей» и «шлемазл».

— Девочек удочеряют, — пояснила тетя Фира, — но я не могу с тобой так поступить, я же бабушка. Значит, мне тебя убабушляю, сообразила?