Омытые кровью - Сергей Иванович Зверев

для бумаг. Ему бы с такими талантами в буржуазный баскетбол играть, кабы рост не подкачал.

Очередная анонимная кляуза была на милицию, которая вместе с угрозыском с недавних пор находилась фактически в подчинении ОГПУ. Во всяком случае, все кадровые вопросы решали мы и даже имели право использовать в своих целях агентуру уголовного розыска. Из кляузы следовало, что милиционеры занимаются систематическими поборами с населения на центральном городском рынке и в нэпманских лабазах. По мелочам, правда, но все же, как было написано: «налицо факт вопиющего беззакония и презрения к нормам рабоче-крестьянской морали».

Прочитав этот послание, Раскатов с каким-то наслаждением порвал его на мелкие клочки. Лихо он расправляется с доносами. Я бы на такое не отважился.

– А меры? – позволил себе удивиться я.

– Какие меры?! – взорвался начальник. – Ты нашу милицию видел? Оборванные и голодные. Обмундировать не можем личный состав!

– Ну да. Отец в солдатах, а у детей одежка в заплатах.

– Точно! А меры… Только и знаем – меры! Вон за самогонку меры строгие. А крестьянину на селе без самогонки жизнь не в жизнь. Вот тебе и в деревне недовольство – и из-за чего?! Или последний кусок у нищего постового отнять. Меры! Кто работать будет? – Он привычно жахнул ладонью по столу.

Слушал я и дивился. В моем стальном начальнике обнаруживаются драгоценные залежи чистого, как бриллиант, либерализма. Может, это просто мудрость? Мне трудно судить. По молодости и недомыслию пока что я не знаю, как она, эта самая мудрость, выглядит.

Я отважился возразить:

– Но мы тоже не жируем. Однако не ходим за подаяниями по торговым рядам.

– Это ты плохо смотришь. И вообще не знаешь, что у нас с кадрами творится. Мы тень от былого ЧК, ты хоть это понимаешь?

– Не совсем.

– Так слушай, Сашок, ума набирайся.

И угрюмо затеял лекцию. Сетовал на то, что после суровых лет Гражданской войны потихоньку органы ЧК стали держать в черном теле. Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем не только переименовали в Государственное политическое управление, но и сильно урезали права, в том числе по внесудебным расправам. Были проведены массовые чистки личного состава, начались кадровые сокращения. И к концу двадцатых годов органы государственной безопасности подошли не в лучшем состоянии.

С кадрами в ОГПУ был совсем швах. Зарплатами не баловали, в отличие от ответственности. Постоянные чистки и внутренние склоки порой приводили к тому, что уходили опытные сотрудники. Молодежь, как правило, пришедшая в органы из РККА, войск ОГПУ или по комсомольско-партийному направлению, вкусив черствого чекистского хлеба, испытав на себе все опасности и тяготы службы, испачкав руки в крови, стремилась найти себе что попроще. И не помогали заклинания насчет того, что чекисты – передовой отряд, что мы лучшие из лучших. Люди уходили. И ведь абы кем их не заменишь. Нужны товарищи проверенные, а тут чуть ли не половина личного состава даже не члены партии.

В некоторых регионах службу в ОГПУ вообще расценивали как место ссылки для проштрафившихся функционеров партийного аппарата. Вон, в соседней губернии партийный деятель, арестованный в свое время за серьезную растрату, в качестве наказания назначен уполномоченным.

Потом Раскатов в обличительном раже поведал, что и у нас такие ссыльные имеются. Его распрекрасный заместитель Первак, как я и думал, тоже из проштрафившихся партийных работников. Правда, погорел не за растраты, а за женский пол, что нисколько не удивляло. Загульный ловелас. Хотя к пьянству и загулам в нашей организации народ привычный, тяжелое наследие царизма вкупе с самыми дремучими пролетарскими традициями и все такое прочее, но Первак, похоже, отчебучил нечто особенное.

В конце пламенного выступления начальник успокоил меня, сильно приунывшего от развернувшейся печальной картины. Пообещал, что органы будут укреплять в свете на днях озвученного тезиса товарища Сталина о нарастании классовой борьбы с развитием социализма. Ведь это нарастание действительно есть. И мы ощущали его на своей чекистской шкуре.

Что он собирался рассказывать мне дальше, я, к сожалению, не узнал. Лекцию прервал зашедший в кабинет дежурный:

– С области прибыли. Уголовный розыск. Доложиться хотят.

– Ну так зови, – махнул рукой начальник.

Областников никто сегодня не ждал. Да и как кого-то ждать, когда поезда с области не было. Откуда они взялись?

Оказалось, приехали на автотранспорте. В группе были конвойники и разбитной старший агент областного розыска с прищуренным по-ленински взором. Их грузовик с глухим кузовом как-то обреченно и уныло застыл в нашем дворе рядом с прилично потрепанным и помятым дореволюционным лимузином марки «Мерседес», принадлежащим нашему уголовному розыску.

Выяснилось, что областная братия находится у нас проездом. Они привезли какого-то бандита для проверки показаний на месте. Путь проделали неблизкий. С поездами связываться не стали. Понадеялись на свой спецтранспорт для перевозки арестованных – фургон «АМО-Ф-15». Машина такого дальнего пути не выдержала и стала спотыкаться, как загнанная кляча. Чего-то в ее внутренностях стучало и лязгало. С трудом она доползла до Углеградска, обессиленно застыла около нашего отдела и честно готова была отдать богу душу.

Потеря боевой колесницы гостей не радовала. Срывались следственные мероприятия. Да и неизвестно, как домой добираться. Так что «АМО-Ф-15» нужно было срочно реанимировать. Чем и занялся с видимым удовольствием наш склонный к механике штатный дежурный и одновременно завхоз Богородцев вместе с шофером из области.

Они возились с грузовиком где-то с час. В результате оттащили фургон на буксире в мастерские автомобильного предприятия шахтоуправления. Там и транспорта, и запчастей, и слесарей полно, без грузовиков много угля не порубишь и не подвезешь.

Следственно-арестованного заперли в специальной комнате для задержанных с голыми кирпичными стенами, разделенной напополам вертикальными стальными прутьями. Я не сдержался и отправился посмотреть на зверя которого к нам привезли. Увидел приземистого, широкоплечего мужика лет за сорок. Был он очень смуглый, с приплюснутым носом и пухлыми губами, так что понятна становилась его уголовная кличка – Папуас. Никаких наколок на руках, шрамов, особых примет. В общем, человек как человек. Только глаза злые и упрямые. И ернические, будто испускают посыл: «сегодня твоя берет, а завтра, глядишь, и посчитаемся».

Потом меня вновь пригласили в кабинет Раскатова. Там областной розыскник, прихлебывая чайку, вдохновенно распинался о своих подвигах и о том, какого страшного зверя он нам привез. При этом он весь лучился непробиваемым самодовольством и высоким чувством собственного величия. Я стараюсь держаться от таких людей на расстоянии – все же они изначально воспринимают весь мир и себя в этом мире искаженно, и что им может в голову на почве самомнения прийти – одному шайтану известно. Сейчас он самозабвенно красовался перед нами.

– Налетчика Савву Вертопраха