«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников - Наталия Сидоровна Слюсарева

В памяти встают слова Бунюэля, сказанные им об испанском поэте Федерико Гарсиа Лорке: «Я не знаю человека, который обладал бы такой же магический и легкой властью… Если он начинал читать стихи, более уже ничего не существовало… Он был явлением природы, произведением искусства. В нем была радость, страсть и юность. Он был как пламя.» … Однажды Лорку спросили: Зачем ты пишешь? Он ответил: «Чтобы меня любили».[41]

Я хожу гулять в дождь. Когда на улице идет дождь, я называю это днем Греты Гарбо. Гарбо, шведская киноактриса, обладательница самого красивого лица 30-х годов, вызывающая массовую истерию у поклонников, любила гулять в дождь. Надевала резиновые сапоги и бродила по городу под большим зонтом, радуясь, что ее никто не узнаёт. Мне не нужны резиновые сапоги, я не сторонюсь людей, и у нас нет таких проливных дождей, но зонт я беру. Через полчаса пешей прогулки я – у дома, в котором мой, не Дон Гуан, (но любимый, больше, чем сто тысяч дон Гуанов, собранных вместе на центральной площади Севильи) провел свою юность. В сущности, этот «гений места» ужасен. Это – дом, стоящий на костях убогих людей из Убогих домов. Здесь бродят тени семейства Мармеладовых. Вдоль изгороди, ограждавшей бывшее кладбище для убогих людей, шныряют кошки. И сейчас их подкармливают, продолжая ритуал, возможно, постаревшие поклонницы.

За три дня до смерти он внезапно почувствовал себя плохо – сильные боли в сердце, давление – однако на все уговоры близких вызвать «Скорую» отвечал отказом. В итоге звонить в «Скорую» все же пришлось. Диагноз – обширный инфаркт. В Институте кардиологии медикам удалось стабилизировать состояние актера, перевести из реанимации в обычную палату. Утром 24 марта его навестили друзья, с которыми он даже походил в коридоре, покурил. Потом вернулся в палату, прилег отдохнуть… «Он умер во сне», – как сказал один из врачей.

Я думаю о том, что надо съездить на кладбище, отвезти ему розы. При жизни я не носила ему букетов, он и так был завален ими по самую макушку. Я ведь смогла одной весной добраться до Парижа и положить две розы Петрушке Нижинскому на Cimetiere de Montmartre. Неужели в Москве я не доеду до Введенского?..

Я не сразу нашла тебя. Как будто, забыв театральный билет, я кружила между рядами бельэтажа и амфитеатра сначала правой стороны, потом левой, и мне не попалась билетерша, как положено, у входа в зал. И уже отчаявшись, неожиданно очутилась в партере; просто, сделав несколько шагов вперед по аллее, оказалась лицом к лицу с тобой, твоим портретом. Лицом к твоим глазам, все тем же единственным глазам. На груди твоей барвинок малый, как пишут на табличках в ботаническом саду, на самом деле цветки очень даже не маленькие, сине-фиолетовые и прекрасно вьются в приглушенной зелени. В ногах у тебя ландыш – сувенир от Notre-Dame de Paris. Большой деревянный крест украшен красными розами. Наверное, ты был рад меня видеть на нашем втором свидании, потому что включил соловья. Все так и сошлось: крест, роза и соловей. Еще один Орден вечно юной любви.

Что там говорил барон Тузенбах в «Трех сестрах» – выпускной спектакль Школы-студии МХАТа, в котором ты играл эту роль, говорят необыкновенно, незабываемо: «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь! … вот дерево засохло, но все же оно вместе с другими качается от ветра. Так, мне кажется, если я и умру, то все же буду участвовать в жизни так или иначе».

Большой артист, как и великий поэт – сердце поколения. Сила актера в памяти зрителей. Когда поколение зрителей уйдет, родится звезда-легенда, которая будет светить… Нет, не может быть, они вернутся. Сохраненные лучами любви от тления, вечные актеры: Сонечка, Жерар Филип, Гена Бортников, отгастролируют на других площадках и вернутся. Они – на сцену, я – в зрительный зал – souffrir – страдать и любить.

«Знаете, для чего существуют поэты»? – спрашивала своего собеседника Цветаева в той самой повести о Сонечке, – Для того, чтобы не стыдно было говорить – самые большие вещи». Самые большие вещи – это его нечеловечески обнаженная, распахнутая и распятая за нас душа, невероятная радость и невероятное страдание, которые я получила от него и за которые я не поблагодарила его.

Конечно он был грешен, искушаем, как и все мы, «движениями плоти и духа». Но, если в последний момент отхода от этой земли, какое-то темное крыло и протянулось к его душе, чтобы перетянуть на свою сторону, я точно знаю, сотни тысяч его зрителей, которые через него узнали, что такое настоящий театр, в тот же миг в едином порыве вознесли своего любимого актера на самое высокое небо.

Осыпались листья над Вашей могилой,

И пахнет зимой.

Послушайте, мертвый, послушайте, милый:

Вы все-таки мой.

Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!

Луна высока.

Мой – так несомненно и так непреложно,

Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано

К больничным дверям.

Вы просто уехали в жаркие страны,

К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!

Смеюсь над загробною тьмой!

Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала – Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стерты

На траурных лентах слова.

И, если для целого мира Вы мертвый,

Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду!

– Что ленты от Ваших венков! –

Я Вас не забыла и Вас не забуду

Во веки веков!

… … … … … … … … …

М. Цветаева

Геннадий Бортников

Настоящее время прошедшего

* * *

Я капризный, может, даже самовлюбленный человек, за что и расплачиваюсь всю жизнь. Но меняться уже поздно. Да и трудно кому-либо на меня повлиять. Так сложилось, что у меня никогда не было семьи. Я лишился матери совсем рано. Не знал отца до более или менее сознательного возраста. Меня, как шарик в пинг-понге, постоянно перебрасывали с одного места на другое. Так что ни о каком «изящном» воспитании говорить не приходится. Я и в школе-то пробыл всего лишь неполных семь лет. Я всегда существовал и существую сам по себе. Как кот…

Кстати, первый кот появился у меня еще в дошкольном возрасте, я взял его с улицы и, преодолев сильнейшее сопротивление родителей, водворил в нашей квартире. Назвал Гоги в честь героя одного грузинского фильма. Крошкой я гонял соседских кошек, и они отвечали мне ненавистью. И только позднее начал понимать, какие они – хорошие друзья… Будучи капризным, я часто пугал родителей уходом из дома, однажды в холодную погоду оказался в заброшенном подъезде, где решил скоротать несколько часов. Там меня окружили бездомные кошки и коты, с которыми я поделился, предусмотрительно захваченным из дома, ужином. Среди их теплых тел я даже сладко вздремнул. С тех пор я с ними подружился и стал подкармливать.

Еще был случай, который окончательно романтизировал мое отношение к этим животным. Мы с отцом поехали на юг в Крым. Однажды я наблюдал за рыбаками на молу, вокруг которых терлись несколько котов; им доставалась мелкая рыбешка. Один из рыбаков, видимо, решив подразнить кота, бросил рыбку в море. И кот прыгнул в воду. Но вовсе не за рыбкой. Он просто поплыл… ему одному известно куда. В этом было что-то пронзительно-трагическое: одинокий кот плывущий в морскую даль. И мне близкое.

Я люблю и собак, но предпочитаю кошек – за их природную независимость, за красоту и грацию, за необыкновенное чувство материнства у кошек и за некую безалаберность у котов…. Питомцев было много. После незабвенного Гоги, уникальным был снежно-белый сиамец, которого подарил мне брат. Я тогда был неимоверно загружен в театре и в